Читать книгу "Роканнон - Урсула Ле Гуин"

Он робко взглянул на Шевека, который не сумел разобрать все, что он сказал, но все же разглядел за словами человека — встревоженного, робкого, доброжелательного.

— Нет, — заверил его Шевек, — может быть, у меня та же бабушка, что и у вас, двести лет назад, на Уррасе. — Он надевал свою старую одежду и, просовывая голову в ворот рубашки, увидел, что доктор запихивает желтую с синим «спальную одежду» в «мусорку». Шевек застыл с носом, закрытым воротником рубашки. Высунув голову полностью, он опустился на колени и заглянул в контейнер. Он был пуст.

— Одежду сожгли?

— О, это дешевая пижама, одноразовая — снимешь и выбрасываешь, это стоит дешевле, чем стирка.

— Это стоит дешевле, — задумчиво повторил Шевек. Он произнес эти слова так, как палеонтолог рассматривает ископаемую окаменелость, позволяющую датировать целую формацию.

— Боюсь, что ваш багаж, очевидно, потерялся в этой предстартовой спешке… надеюсь, в нем не было ничего важного.

— Я ничего не принес с собой, — сказал Шевек. Хотя его костюм выцвел почти добела и чуть-чуть сел, он все же был ему впору, и было приятно ощутить знакомое шершавое прикосновение ткани из волокна холума. Он снова почувствовал себя самим собой. Он сел на кровать лицом к доктору и сказал:

— Понимаете, я знаю, что вы относитесь к вещам не так, как мы. В вашем мире, на Уррасе, вещи приходится покупать. Я вхожу в ваш мир. Я не имею денег, я не могу купить, поэтому я должен был бы привезти. Но сколько я могу привезти? Одежду — да. Я мог бы привезти два костюма. Но еду? Как я могу привезти достаточно еды? Я не могу привезти, я не могу купить. Если надо, чтобы я оставался в живых, вы должны давать мне ее. Я — анаррести. Я заставляю уррасти вести себя так, как анаррести: давать, а не продавать. Конечно, чтобы я остался в живых, нет необходимости! Я — Нищий, видите ли.

— О, нет, сударь, нет, нет, ничего подобного. Вы — весьма почетный гость. Пожалуйста, не судите о нас по экипажу этого корабля, они очень невежественные, ограниченные люди… вы себе не представляете, как прекрасно вас встретят на Уррасе. Ведь вы же — всемирно известный, всегалактически известный ученый! И наш первый гость с Анарреса! Уверяю вас, когда мы приземлимся на Пейеровом Поле, все будет совершенно иначе.

— Я не сомневаюсь, что все будет иначе, — сказал Шевек.

Лунный Рейс обычно занимал четыре с половиной дня в один конец, на сей раз к обратному пути добавились пять дней адаптации для пассажира. Шевек и доктор Кимоэ провели их за прививками и разговорами. Капитан «Внимательного» провел их, гоняя корабль по орбите вокруг Урраса и ругаясь. Когда ему приходилось говорить с Шевеком, тон у него был смущенно-неуважительный. У доктора, у которого на все имелись объяснения, был готов диагноз и на это:

— Он привык относиться к чужеземцам, как к низшим существам, не совсем людям.

— По терминологии Одо, создание псевдо-вида. Да. Я думал, что, может быть, на Уррасе люди уже больше так не думают, раз у вас там столько разных языков и государств, и даже есть посетители из других солнечных систем.

— Их-то как раз очень немного, потому что межзвездные перелеты так дороги и так медленны. Может быть, так будет не всегда, — добавил д-р Кимоэ, видимо, намереваясь польстить Шевеку или вызвать его на откровенность, но Шевек не обратил на это внимания.

— Второй помощник капитана, кажется, боится меня, — сказал он.

— О, у него это религиозный фанатизм. Он — строгий эпифанист. Каждый вечер вслух повторяет наизусть «Начала Веры». Совершенно закостенелый ум.

— Значит, он считает меня… кем?

— Опасным атеистом.

— Атеистом!! Почему?

— Да потому, что вы — одонианин с Анарреса, ведь на Анарресе нет религии.

— Нет религии? Разве мы, на Анарресе, — камни?

— Я имею в виду организованную религию — церкви, вероисповедания… — Кимоэ легко приходил в смятение. Как врачу, ему была свойственна бодрая самоуверенность, но Шевек ее постоянно разрушал. Все его объяснения после двух-трех вопросов Шевека кончались тем, что он запутывался. Для каждого из них сами собой разумелись какие-то взаимосвязи, которые собеседник был не в состоянии даже заметить. Например, эта курьезная проблема с понятием «выше» и «ниже». Шевек знал, что для уррасти существенно понятие относительной высоты: в их литературе слово «выше» часто употреблялось как синоним слова «лучше», тогда как анаррести написал бы: «центральнее». Но какая связь между тем, кто выше или ниже, и тем, что кто-то — чужеземец? Это была загадка — одна из сотни.

Теперь Шевеку начала становиться ясной еще одна непонятная прежде вещь, и он сказал:

— Понимаю. Вы не признаете религии вне церквей, так же, как не признаете морали вне законов. Вы знаете, сколько я ни читал уррасских книг, а этого я так и не понял.

— Ну, в наши дни любой просвещенный человек признает…

— Трудно из-за лексики. — Шевек продолжал говорить о своем открытии. — В правийском языке слово «религия» встречается редкостно. Нет… как это у вас… редко. Не часто применяемо. Конечно, это — одна из Категорий: четвертая Модальность. Немногим удается научиться практически выполнять все Модальности. Но модальности построены из естественных способностей разума, вы же не можете всерьез считать, что у нас нет способностей к религии? Что мы могли бы создавать физику, будучи отрезаны от самой глубокой связи, которая существует между человеком и Космосом?

— О, нет, отнюдь…

— Вот это бы действительно означало — превратить нас в псевдо-вид.

— Образованные люди, безусловно, поняли бы это; но эти офицеры невежественны.

— Но разве летать в космос разрешается только фанатикам?

Такими — изматывающими для доктора и не удовлетворяющими Шевека, но чрезвычайно интересными для обоих — были все их разговоры. Для Шевека они были единственным способом исследовать новый мир, ожидавший его. Сам корабль и мозг Кимоэ были его микроскопом. Книг на «Внимательном» не было, офицеры избегали Шевека, а команде было приказано не попадаться ему на глаза. Что касается мозга доктора, то, хотя доктор был человек умный и, несомненно, доброжелательный, в голове у него была каша из интеллектуальных построений, разобраться в которых Шевеку было еще труднее, чем во всех этих переполнявших корабль штучках, приспособлениях и бытовых приборах. Эти последние казались Шевеку забавными: всего было чересчур много, все было стильно и хитроумно; но интерьер интеллекта Кимоэ Шевек находил не таким комфортабельным. Идеи Кимоэ, казалось, вообще не в состоянии двигаться по прямой; им все время требовалось обойти одно, уклониться от другого; и все кончалось тем, что они с размаху упирались в стену. Все идеи были окружены стенами, которых он, по-видимому, совершенно не замечал, хотя постепенно за них прятался. За все эти дни бесед двух миров Шевек лишь однажды увидел, как в них образовалась брешь.

Он спросил, почему на корабле нет женщин, и Кимоэ ответил, что водить грузовые планетолеты — не женское дело. Курс изучения истории и знание трудов Одо позволили Шевеку представить себе положение вещей достаточно ясно, чтобы понять этот тавтологический ответ, и он больше ничего не сказал. Но доктор задал встречный вопрос, вопрос об Анарресе: