Читать книгу "Слова, из которых мы сотканы - Лайза Джуэлл"

Люди считали ее странной. Они называли ее Лидия Пайки[1], – конечно, что с них взять. Еще ее называли «Готкой-с-Собакой». Вообще-то Лидия не имела готических увлечений, а просто любила черное. У нее не было пирсинга или татуировок, но прозвище все равно прилипло. Еще ее называли «Гранжером». Это казалось более соответствующим: она действительно любила «Нирвану», «Эллис ин Чейнс» и «Перл Джем»[2]. Раньше, когда ей было четырнадцать-пятнадцать, ее называли «Харди», но эта кличка ей совсем не нравилась. Это как бы намекало на то, что она любит «Моторхэд» и «Уайтснейк»[3] и околачивается вместе с вонючими подростками, которые никогда не моют волосы. Но на самом деле никто, никто не знал, кем была Лидия. Она и сама едва понимала, кто она такая. Ей было восемнадцать. Она жила в квартире на третьем этаже дома в маленьком поселке недалеко от Тонипанди со своим отцом, которому было сорок девять лет. Ее мать умерла, когда ей исполнилось три года. Недавно Лидия сдала выпускной экзамен и ожидала получить как минимум три высшие оценки (еще одна причина ненавидеть ее: она была слишком умной). Она имела большого пса по кличке Арни. Она хотела стать ученым. И слишком много пила.

Час спустя Лидия вернулась к небольшому блочному дому, где жила вместе с отцом. Перед домом находилась детская площадка. Сейчас, в зените лета, в середине школьных каникул, здесь было полно подростков: девочки в коротких топах и мешковатых джинсах качались на качелях, парни расхаживали в футболках и походных шортах. Некоторые из них курили. Один держал на плече магнитолу. Мелодия «Это мой мальчик» в исполнении дуэта «Бренди и Моника» была хитом этого лета, но только не для Лидии. Она знала большинство этих ребят с младенческого возраста и даже катала одного или двух из них в детской коляске, пока их матери сидели и сплетничали. Но никто из них не был ее другом.

Лидия собралась с силами, но подростки были слишком увлечены собой и не обращали внимания на все, что происходило за пределами их тесного круга. Лидия подтянула поводок, и они вместе с псом быстро и тихо прошли мимо детской площадки по направлению к дому. Как всегда, Лидия шла с опущенными глазами, глядя на залитую гудроном дорожку с пятном розовой краски, где сохранился отпечаток чьей-то руки с загнутым пальцем. Как всегда, в ноздри ударил густой и ядовитый запах краски.

Лидия свернула за угол и вошла в бетонный колодец внешнего лестничного пролета. Двое подростков ненадолго повернулись к Лидии, когда она проходила мимо, и освободили место для нее и собаки, слишком занятые содержанием маленьких пластиковых пакетов, зажатых в кулаках, чтобы обращать особенное внимание на девушку в черном, поднимавшуюся на третий этаж.

Она повернула ключ в замке своей квартиры под номером «31», открыла ее и затаила дыхание. Отец был подключен к кислородному баллону. Он страдал хроническим обструктивным легочным заболеванием, что было не удивительно, принимая по внимание, что он с пятнадцати лет курил по две пачки сигарет в день. Кислородный баллон был новшеством, и отец подключался к нему по пятнадцать часов в день. Лидии было страшно видеть его в таком состоянии. Он выглядел странно, ненормально изувеченным, словно персонаж из фильма Дэвида Линча.

Он посмотрел на нее, когда она вошла в комнату, и слабо улыбнулся.

– Привет, милая. – Он приподнял кислородную маску.

– Привет.

– Хорошо погуляла?

– Да, но жарковато.

– Да, – отозвался он и повернулся к окну. – Да.

Он не выходил из дома уже тринадцать дней и большую часть времени проводил на этом диване. Если бы он захотел, то мог бы выйти на балкон и посидеть на солнце, но он запер дверь на балкон пятнадцать лет назад, – запер и больше не открывал. Лидия налила ему чашку чая и принесла к дивану. Отец протянул большие, сильно исхудавшие руки, холодные, как у рептилии. Лидия спросила, не нужно ли ему что-нибудь еще, и, когда он покачал головой, налила себе чаю, прошла вместе с собакой в свою маленькую спальню, опустилась на узкую кровать и постаралась не чувствовать себя виноватой из-за того, что она уходит и оставляет отца одного. Насколько Лидия понимала, ему осталось недолго. Она минуту-другую сражалась с чувством вины, но потом вспомнила, каким он был до того, как в его легких появились кавернозные полости, а тело начало разрушаться. Он был неплохим человеком, но плохим отцом. Однако теперь он был добрым к ней, тем более что она была всем, что у него осталось.

Лидия обвела взглядом свою комнату, глядя на облупившиеся сероватые стены с фиолетово-розовыми проблесками внизу. Отец выкрасил ее комнату всего лишь через несколько дней после смерти матери. Лидия в отчаянии смотрела, как серо-коричневая краска ложится на ярко-розовую. Он как будто закрашивал ее счастье. Теперь цвет комнаты устраивал Лидию. Ей было трудно представить то время, когда она была маленькой девочкой, которая хотела жить в розовой спальне.

Лидии было почти четыре, когда умерла ее мать. Она мало что могла вспомнить о ней. Темные волосы. Маленькие серебряные лебеди, которых мать вырезала для дочери из подкладки сигаретных пачек. Юбка с голубыми розами. Длинные ногти на спине Лидии, скребущие, скребущие и соскребающие зудящее ощущение. «Сильнее? Легче? Здесь? Там? Ох, давай я соскребу с тебя эту чесотку». Ее звали Глэнис. Лидия помнила музыку, голос Терри Вогана в радиоприемнике, кухонную раковину, полную немытой посуды, сигарету, оставленную догорать в пепельнице, запах чипсов во фритюрнице, планки детского манежа, большую картонную коробку, в которой можно было спрятаться, на кофейном столике газету с телепрограммой, где развлекательные шоу были обведены синей авторучкой, и маленькую желтую птицу в клетке, которая делала пируэты каждый раз, когда мать Лидии смотрела на нее. Желтая птичка, газеты, Терри Воган, чипсы, нежное почесывание, изящные серебристые лебеди, розовая спальня. Теперь осталась только пепельница.

Лидия услышала, как за дверью кашляет отец, и напряглась. Каждый его кашель звучал как последний. При мысли об этом она разрывалась между радостью и паникой. Если он умрет, Лидия останется совершенно одна. Сама по себе. Ей нравилось одиночество, но она не хотела оставаться совершенно одинокой. Она посмотрела на своего пса, на его большую и мощную голову и мягкие уши. Она не совсем одинока. У нее есть собака. Лидия закрыла глаза от режущих звуков отцовского кашля, от мыслей о своем будущем и позволила себе соскользнуть в глубокой сон, навеянный водкой.

2009

Лидия

Бендикс положил ногу Лидии себе на плечо и провел пальцами вверх-вниз по ее икрам. Тонкая ниточка пота стекла по ее виску и проползла в ухо. Лидия сунула палец в ухо и убрала зуд.