Читать книгу "Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника - Владимир Медведев"

– Андрей, нельзя, – сказал я ему.

– Ну-да, нельзя, – ответил он и продолжал ломать.

И тут я шлепнул его по заднему месту. Мальчик обиделся:

– Я расскажу деду, и он тебя выгонит.

Повернулся и пошел домой.

Что могло последовать, если внук расскажет, что его отшлепали? Я был рядовым охранником. Малейшего неудовольствия Леонида Ильича достаточно, чтобы меня здесь больше не было. Но, кажется, я уже знал характер этого человека, который не только безумно любил своего внука, но и старался быть требовательным к нему.

Как я потом понял, Андрей не только дедушке, вообще никому ничего не сказал о нашей ссоре. Он даже домой не пошел. После обеда он подошел ко мне и – извинился… Дружба наша продолжалась.

..А ведь он, наверное, гордился всесилием своего деда. Наивное и чистое существо, сколько раз я вспоминал его потом, когда тоже гордившаяся всесилием имени Раиса Максимовна бесконечно жаловалась на меня Михаилу Сергеевичу – по всяким пустякам, к которым я и отношения-то не имел; когда горничная только за то, что пыталась усовестить внучку Горбачевых, была выгнана…

Телохранитель

Но я отвлекся.

Через какое-то время Александр Яковлевич Рябенко в довольно непринужденной обстановке, у бассейна, объявил мне:

– Ты назначаешься моим заместителем.

– Постараюсь оправдать ваше доверие, – ответил я по-военному.

Перед этим у Рябенко состоялся разговор с Леонидом Ильичом. Начальник охраны, как полагается в таких случаях, охарактеризовал меня: дело знает, четкий, выдержанный, не пьет, не болтун.

– Это какой Володя? – переспросил Брежнев. – Который с Андреем, ходит?

– Да. Он, между прочим, уже два года подменяет моих замов.

– А не молод еще?

Мне тогда было 35 лет. И Рябенко напомнил:

– А когда я вас, Леонид Ильич, впервые у обкома ждал, вам сколько лет было?

Больше вопросов не возникло. Я вошел в эту семью как свой. Вплоть до того, что собирал и складывал Леониду Ильичу в чемодан все вещи, когда мы отправлялись в командировку. И Виктория Петровна была спокойна за мужа, когда я был рядом.

Я и теперь считаю, что личная охрана потому и называется личной, что во многом это дело и семейное.

В просторечии, в народе, профессия моя именуется’ «телохранитель», профессионально же говоря, я – «прикрепленный».

Не могу сказать, что овладел этой наукой на каком-то этапе, нет, я овладевал ею всю жизнь. Разные этапы, разные государственные режимы, разное, если хотите, противоположное отношение народа к своим лидерам – все это создавало новые условия для нас, иные требования.

Как во всяком почти деле, были в нашей подготовке и издержки, нелепости, которые шли от казенщины. Так, мы проходили строевую подготовку, и в Кремле, в Тайнинском саду, нас заставляли маршировать, лишь в середине семидесятых эта муштра прекратилась. Проверка личного оружия – пистолеты, автоматы – проводилась почему-то именно перед большими праздниками, как будто в другие дни его можно было не чистить. Конечно, это все формально делалось, для галочки. Одна из проверок общефизической подготовки – лыжные кроссы, их почему-то всегда планировали весной, и хоть там дождь прошел и снега почти нет, а все равно заставляют бежать – план! Кстати сказать, Косыгин, Демичев, Соломенцев, некоторые другие, когда были помоложе, прекрасно ходили на лыжах, некоторые охранники на зимней лыжной прогулке не успевали за своими подопечными. Мои оба – и Брежнев, и Горбачев – южане, на лыжах не ходили.

Вместе с тем освоили мы и многое из того, что необходимо не только для службы, но и в повседневной личной жизни. Как наложить повязку при сломанной ноге или руке, как остановить кровь при помощи жгута, как спасать утопающего, какие лекарства при каких приступах и обострениях необходимы – все это мы знали назубок. Разве не важно знать не только нам, охране, но и каждому человеку, что предпринимать, например, при остановке сердца? Мы отрабатывали приемы на импортных резиновых куклах: накачиваешь и правой рукой берешь за подбородок, поднимаешь голову, левой зажимаешь нос и через марлю дышишь – рот в рот. Одновременно напарник давит на грудную клетку, загоняет внутрь воздух: три-четыре толчка – вдох… Это мы прошли еще в 18-м отделении, теперь же мы, все трое «прикрепленных» – заместители Рябенко, попросили Михаила Титовича Косарева, личного врача Брежнева, выделить нам инструктора для дополнительных занятий по приемам реанимации.

Кто бы мог подумать, что эти приемы мне придется использовать – один раз в жизни, в роковой час…

Многое из того, что мы знали и умели, нам вообще не понадобилось, и слава Богу: прикрывать охраняемого огнем, эвакуировать из зоны обстрела нападения. Одних только видов стрельбы сколько осталось невостребованными – навскидку, из завалов и укрытий, на бешеной скорости, в окружении людей, по движущейся цели, сверху – из окна или балкона, и т. д. Если не пригодилось все это, значит, мы неплохо делали свою главную работу – профилактическую, теоретическую. А стрелять для нас – дело последнее, это больше для кино, чем для жизни. Плохо мы сработали, что-то упустили, если до пальбы дошло.

Ежедневная работа телохранителя куда тоньше, она незаметна даже для очень внимательного постороннего глаза. Прикрыть охраняемого надежно, но так, чтобы не теснить его в малейших движениях; не касаясь рук охраняемого, уберечь их от неожиданных наручников или от рук прокаженного; на огромной скорости в один момент схватывать взглядом меняющуюся дорогу, подъезды, крыши, балконы, толпу. Для людей свободных, праздных – пейзаж, для нас – «окружающая местность».

Как-то в Железноводске (места Горбачева – Ставрополье, здесь его знают, помнят) мы выходили из магазина, многие здороваются с ним, а один схватил его за шею и крепко поцеловал. Люди вокруг свои, и Горбачеву объятие было, наверное, приятно, но по большому счету это – наше упущение.

Всякие наши усиления и укрепления обычно следовали после каких-либо ЧП. Так, в семидесятых годах в Архангельске во время праздничной демонстрации на трибуну, где стояли местные руководители, ворвался бандит и открыл огонь из автомата. Несколько человек были убиты, многие ранены. Милиция просто растерялась. Какой-то военный кинулся и выбил у преступника автомат. У нас в Москве после этого начались собрания, инструктажи, накачки, проработки методик.

Может быть, и не мешало иногда, время от времени, напоминать охране о каких-то моментах, но дело в том, что, как я уже говорил, многое делалось для «галочки», и это, наоборот, расхолаживало, а в итоге частенько заканчивалось начальственными глупостями. В Минске погиб на трассе первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Петр Машеров – любимец республики, Герой Советского Союза, получивший награду за войну и в войну. Перед этим водитель-старик пожаловался Петру Мироновичу, что его хотят убрать на пенсию. А они работали вместе уже очень давно, чуть не с войны. Машеров сказал ему: «Не волнуйся. Ты будешь работать, пока я работаю».