Читать книгу "Хронолиты - Роберт Чарльз Уилсон"

Моя жена и ребенок находились от меня в каких-то пяти милях, в больнице при посольстве, но ни я, ни Дженис не знали об этом.

Ухо Кейтлин кровоточило до рассвета. Второй диагноз доктора Декстера оказался верным. Кейтлин была инфицирована какими-то зловещими полирезистентными бактериями, так аккуратно растворявшими барабанную перепонку – мне рассказывал один из врачей – будто ей в ухо вылили флакон кислоты. Мелкие кости и нервная ткань вокруг тоже пострадали, в то время только бесчисленными дозами фторхинолонов можно было победить инфекцию.

К вечеру следующего дня выяснились две вещи.

Первая: жизни Кейтлин больше ничего не угрожает.

Вторая: она уже никогда не будет слышать правым ухом как прежде. Частично слух сохранился, но гораздо слабее.

Или лучше сказать, выяснились три вещи. Потому что с наступлением ночи Дженис стало очевидно: мое отсутствие не имеет оправдания, и она не готова простить мне этот промах, недопустимый для взрослого человека. Нет, не в этот раз – разве что мой труп выбросит на берег, а может, и это не поможет.

Допрос проходил так: в тюрьму приехало трое вежливых людей и стали сокрушаться и извиняться за те условия, в которых нас держали. Они, мол, ведут переговоры с тайским правительством от нашего имени – «даже сейчас, пока мы беседуем» – а тем временем, не хотим ли мы ответить на несколько вопросов?

Например, наши имена, адреса, родственники и знакомые в Штатах? И долго ли мы жили в Таиланде? И что здесь делали?

(Должно быть, это позабавило Хитча. А я просто сказал правду: что приехал в Бангкок, чтобы разрабатывать программное обеспечение для американской гостиничной сети и пробыл здесь еще около восьми месяцев, после того как контракт истек. Не стал упоминать, что планировал написать книгу о взлете и падении эмигрантской пляжной культуры в Стране улыбок, как называют Таиланд в путеводителях, – задумка, которая превратилась из публицистики в роман и умерла в зародыше – или что шесть недель назад у меня кончились личные сбережения. Я рассказал им о Дженис, но не стал упоминать, что без денег, которые она занимала у своей семьи, мы были бы нищими. Я рассказал им и о Кейтлин, не зная, что та чуть не погибла всего сорок восемь часов назад… и если «костюмы» об этом знали, то они предпочли не делиться информацией.)

Остальные их вопросы касались объекта в Чумпхоне: откуда мы узнали о нем, когда впервые увидели, насколько близко подобрались, наши «впечатления» от него. Тайский охранник угрюмо наблюдал, как американский медик взял у нас образцы крови и мочи для последующего анализа. После чего «костюмы» поблагодарили нас и пообещали вытащить из заключения как можно скорее.

На следующий день трое других вежливых джентльменов с новыми верительными грамотами задавали те же вопросы и давали те же обещания.

Наконец нас освободили. Даже вернули кое-что из вещей и выставили в жару и вонь Бангкока, где-то по ту сторону Чао Прайя. Брошенные без гроша в кармане, мы отправились в посольство, где я упросил чиновника оплатить нам билет в Чумпхон и разрешить сделать пару бесплатных звонков. Я попытался дозвониться Дженни, набирая номер нашей хижины. Мне никто не ответил. Но было время обеда, и я подумал, что они с Кейтлин вышли за едой.

Попробовал связаться с нашим арендодателем (седеющим англичанином по имени Бедфорд), но попал на голосовую почту. В этот момент милейший сотрудник посольства демонстративно напомнил, что автобус ждать не станет.

Я добрался до хижины глубокой ночью, все еще твердо уверенный в том, что найду там свою семью; что Дженис будет сердиться, пока не услышит, что со мной случилось; что последует слезное примирение, а потом, того и гляди, вспышка страсти.

Собираясь в спешке, Дженис оставила дверь приоткрытой. Она взяла лишь чемодан с их вещами, а местные воры забрали все, что они оставили: еду из холодильника, мой телефон, ноутбук.

Я побежал вверх по дороге и разбудил нашего арендодателя, который признался, что видел «на днях», как Дженис тащила сумку мимо его окна, и что Кейтлин больна, но шумиха вокруг монумента вытеснила все подробности. Он позволил воспользоваться своим телефоном (я превратился в телефонного попрошайку), и я дозвонился до доктора Декстера, который посвятил меня в детали болезни Кейтлин и ее поездки в Бангкок.

Бангкок! А я не мог позвонить в Бангкок с телефона Колина. Это стоило денег, как он подметил, а не я ли задолжал ему за аренду?

Я рванул в «Крутягу Дюка» – фиктивный Хитчев магазин приманок и снастей.

У Хитча были свои проблемы – он все еще питал призрачную надежду выследить потерянный «Даймлер», но сказал, что я могу завалиться в заднюю комнату (предполагаю, что на тюк влажной сенсемильи) и пользоваться телефоном сколько захочу, потом сочтемся.

Уже на рассвете я выяснил, что Дженис и Кейтлин покинули страну.

Я не виню ее.

Не то чтобы я не злился. Полгода я был в бешенстве. Но когда пытался оправдать свой гнев в собственных глазах, мои отговорки звучали надуманно и неубедительно…

В конце концов, это я привез ее в Таиланд, хотя она предпочла бы оставаться в США и заканчивать аспирантуру. Я удерживал ее здесь, когда мои контракты истекли, и фактически вынудил жить в нищете (во всяком случае, в те годы американцы именно так понимали нищету), пока сам изображал из себя бунтаря и отшельника, что было скорее связано с непреодоленными постподростковыми страхами, чем с реальными проблемами. Из-за меня Кейтлин подверглась опасностям чужого образа жизни (в котором я предпочитал видеть «расширение ее кругозора»), и, наконец, меня не было рядом, когда жизнь моей дочери висела на волоске.

Я не сомневался, что Дженис винит меня в том, что Кейтлин потеряла слух. Оставалось только надеяться, что сама Кейт винить меня не станет. Или, по крайней мере, так будет не всегда. Не всю жизнь.

В то время я хотел лишь вернуться домой. Дженис уединилась в доме родителей в Миннеаполисе и упорно не отвечала на мои звонки. Мне дали понять, что бумаги на развод уже готовятся.

Все это за десять тысяч миль от меня.

Когда этот месяц разочарований подошел к концу, я сказал Хитчу, что должен уехать обратно в США, но сижу на мели.

Мы устроились на бревне на берегу залива. Виндсерферы раскатывали по синим просторам, не смущаясь количеством бактерий в воде. Забавно, как привлекательно выглядит океан, даже когда ядовит.

Пляж был переполнен. Чумпхон стал Меккой для фотожурналистов и любопытных бездельников. Днем они боролись за снимки так называемого Чумпхонского объекта, ночью втридорога платили за выпивку и ночлег. Денег принесли больше, чем я видел за год.

Я не обращал внимания на журналистов, а монумент уже ненавидел. Я не мог винить Дженис в том, что произошло, и по понятным причинам отказывался винить себя, но мог без зазрения совести все валить на таинственную штуку, очаровавшую полмира.

Ирония в том, что я возненавидел монумент раньше остальных. Задолго до того как силуэт холодного синего камня стал символом, который почитала и ненавидела (или, наоборот, обожала) большая часть рода людского. Но пока я застолбил это место для себя.