Читать книгу "Адмиралы мятежных флотов. Морская коллекция - Николай Черкашин"

Военный порт с береговыми батареями был заложен во времена отца царствующего монарха и потому был увенчан именем Александра III. Были у Либавы и другие важные предназначения: воедино связывать сухопутный фронт с действующим флотом - фланг армейских позиций с цепью морских крепостей… Но, право, все эти оперативно-тактические выкладки туманились в офицерских головках, едва зацветали либавские липы… В то последнее предвоенное лето, повинуясь таинственному свойству зеленого мира, когда природа, предчувствуя потоки людской крови, цветет неистово и бурно, либавские липы стояли белее яблонь, источая свой сладкий хмель, и морской ветерок вливал его распахнутые окна домов и иллюминаторы кораблей.

Как ни был смурен каперанг Непенин после пирушки с друзьями из Минной дивизии, а все же с замиранием сердца учуял в теплых токах любавской медыни то любовное зелье севастопольских акаций, так и не выветренное из души ни какими штормами, делами, боями…

Там, в исцветающем парке близ Морского собрания, налетели на него две веселые пары - старшие офицеры «Паллады» и «Дианы» кавторанги Романов и Рыбкин с женами-сестрами. Адриан Иванович был наскоро представлен первым красавицам либавской крепости - Наталье и Ольге, а затем, как ни отнекивался, уведен был почти под руки на семейный обед к Романовым, где после стопочки смирновской вновь обрел полноценное чувство мира.

Не там ли, за накрахмаленной скатертью, средь стен столовой в жардиньерках, в сияющих бра и недурных акварелях, глядя то на порхающие руки молодой горничной, то на хрупкие плечи хозяйки, отправляя в рот любимые греческие маслины и запивая их из хрустальной стопки, прислушиваясь к ребячьим крикам из детской, не тогда ли возжелал старый холостяк подобного же очага? Не тогда ли это невнятное и уж, конечно, безотносительное к Ольге Васильевне (какие могут быть сомнения: жены друзей - табу!) желание подобного же счастья было тотчас же уловлено в тех таинственных сферах, где ткутся человеческие судьбы, и по недоразумению, видно (а впрочем, сказано же о путях неисповедимых - желание подобного счастья было перетолковано как именно этого счастья, с этой женщиной), над головами всех четверых в ту минуту незримо завертелись веретена четырех судеб, сматывая свои нити в жестокий узор желания, сбывшегося буквально. И уже было отпущено им на все про все чуть более трех лет - сестрам-хохотуньям на счастье, а всем трем офицерам - на жизнь. И над Ольгой, и над Натальей уже очертились черные каемки будущих вдовьих аур, и над младшей Ольгой, самой красивой и самой смешливой, кайма очертилась дважды, как просветы золотого штаб-офицерского погона.

Все уже предрешилось за этим столом: через год счастливый муж канет в морской пучине, свояк его, кавторанг Рыбкин, обагрит кровью свеаборгский лед, а Ольга Васильевна на тридцать семь дней станет законной супругой будущего вице-адмирала Непенина. Но и самый искусный мыслечей-ясновидец, загляни он в ту минуту в душу героини, не смог бы угадать исхода этого случайного обеда, ибо в сердце красавицы не только не было хоть какой-либо симпатии к некрасивому каперангу, но даже росло раздражение против его мужланистых манер и этого угрюмого молчания среди всеобщего веселья. К тому же от него шло довольно ощутимое винное амбре, и Ольга Васильевна сразу зачислила нечаянного гостя в разряд флотских выпивох. Меньше всего заботили и случайного гостя косые взгляды хозяйки. Уже давно истаяло нечаянное пожелание подобного очага, и если бы мысли этого помятого и хмурого «выпивохи» случайно спроецировались на белую скатерть, как на экран волшебного фонаря, то на ней сразу же надо было ставить гриф «совершенно секретно», ибо меж графинчиков, соусников и тарелок проступили бы очертания балтийских берегов от Палангена до Торнео, от Курземского взморья до Ботники, а на мысах и островах запестрели бы значки наблюдательных постов, радиопеленгаторных станций и взлетных площадок. Все это называлось службой связи Балтийского моря, и новоиспеченный начальник ее денно и нощно, на миру и на пиру ломал голову над главной формулой своего нового поприща: как сделать так, чтоб флот не гиб у своих берегов? Мысль эта не шла из головы с порт-артурских еще времен, когда на глазах у Непенина взлетел на воздух и осел в пучину броненосец «Петропавловск» с адмиралом Макаровым на борту.

«Помни войну!» - оставил последний свой клич учитель. Непенин войну помнил, и практический ум его переводил девиз флагмана в точную задачу: «Чтоб флот не погиб у своих берегов». Дума о том была и за тем первым столом, накрытым суженой…

После обеда гурьбой повалили в синематограф на новую французскую фильму. После сеанса пили шампанское в гостинице «Петербургская», катались на «осьминогах» - пароконных либавских извозчиках в восемь лошадиных ног. Но ни в темном зале синематографа, ни в электрическом сиянии ресторана, ни в мягком кузове фаэтона Непенин не пожелал жены ближнего своего и тенью мысли.

Вот и все либавское знакомство. И все. В тот же вечер Непенин укатил в Ревель, где в снятом частном доме размещался штаб его службы и где жил сам в Екатеринентальском парке на казенной адмиральской даче.

Прошел год, год титанических и самозабвенных трудов, положенных на то, «чтоб флот не гиб у своих берегов». И что же? Крейсер «Паллада» исчезает в черном облаке взрыва в виду родных берегов.

И портрет Толи Романова в черной рамке.

И памятник «Русалке» - братская могила всех сгинувших в море - в свежих венках.

И эта тягучая, бесконечная панихида.

Почему он не подошел тогда к молодой вдове?

Полагал, что часть вины за погибший крейсер лежит на нем, начальнике той самой службы, которая обязана была знать о прокравшейся сквозь минные поля подводной лодке?

Безусловно, полагал.

Да и узнала ли бы она мимолетного гостя в горе своем?

И что он мог сказать ей в утешение? Ехала в Ревель к радостной встрече - корабль из похода, а попала на похороны?

Все же свое соболезнование он передал потом через общего друга - капитана 1-го ранга Подгурского. И Ольга Васильевна с трудом припомнила хмурого «выпивоху».

Принтограмма № 2

«Я уже говорил о своих легких знакомствах, в которых глушил свой страх перед арестом и неизбежным расстрелом. Надо признаться, что кенигсбергские мединетки мне довольно наскучили. Сердцу хотелось серьезного романа с настоящей дамой. И вскоре счастливый случай доставил мне такое знакомство.

Я простудил правую руку, свело пальцы, рейсфедер оставлял на бумаге неровную линию… Заведующий бюро отослал меня в лазарет судоверфи. Врач, старый еврей, назначил электролечение. Он подозвал свою помощницу:

Тереза, сделайте молодому человеку электрофорез правой кисти.

Это была она - моя дама!

Не могу сказать, что она понравилась мне с первого взгляда, хотя фигура ее, округло-плавная, статная, затянутая в шерстяное серое платье с накрахмаленным передником, сразу же навела меня на привычные грешные мысли.

Она отвела меня в бокс с электроаппаратурой, усадила на кушетку и, не поднимая глаз, принялась обихаживать мою сведенную кисть. Прикосновения ее тонких и неожиданно горячих пальцев были очень приятны, она ласково наложила пластины, прибинтовала их и включила аппарат.