Читать книгу "Царское проклятие - Валерий Елманов"

Тот даже отшатнулся от таких слов и ужасных подозрений, от которых недалече и… Ох, лучше и в мыслях не поминать — куда именно.

— Что ты, государь, — залепетал он, спеша немедленно оправдаться. — Нешто я посмел бы! На все твоя воля, и мы все в ней, и он тако ж. Да ты сам посуди — ну какие у него могут быть доброхоты?!

— Неужто ни одного не имеется? Даже тайного? — прищурился Василий.

— О явных точно тебе скажу — не слыхивал ни разу, а о тайных не ведаю, — честно сказал Захарьин, — потому как в мысли человека не залезешь, покамест он тебе их сам не откроет.

— То-то и оно, что в мысли не залезешь, — поучительно заметил великий князь. — А случись что со мной, особливо сейчас, пока у меня наследников нет, и все тайные вмиг из щелей повылезают, да как завопят про то, что он дедом венчанный. Ну, и мои братовья родные спускать тоже не будут — ни Юрий, ни Димитрий, ни Семен, ни Андрей. Вот и представь, какая замятия по всей Руси начнется.

— Ему поначалу еще из узилища своего выбраться надобно, — проворчал Михайла. — Кто ж его оттель выпустит-то?

— Нешто ты не понял еще?! — удивился Василий Иоаннович. — Те же самые тайные и подсобят, ибо людская подлость и коварство неописуемы. Но не о них реку ныне. Истинно верных мало подле себя зрю — вот о чем моя кручина.

— Мы все тебе верны, государь, — пролепетал Михайла Юрьич, начиная предчувствовать, в какую сторону гнет его государь.

— Не о том речь, — отмахнулся Василий Иоаннович. — Верность — она сродни покорству. Я, скажем, повелел, а ты, яко слуге подобает, исполнил. Истинная же в том и заключается, чтоб я токмо помыслил, а ты уж обо всем догадался да исполнил. Вот это и есть истинная, — произнес он чуть ли не по складам последнее слово, — верность. Уразумел ли?

— Уразумел, государь, — склонился Захарьин.

— Вот то-то. Я, знаешь ли, иной раз смотрю на человека и мыслю — истинно он мне верен али нет. А как проверишь? Да вот только как я тебе и сказывал — поведаю об чем-нибудь и гляжу на него далее. Тут-то сразу и ясно. Ну, бывает, что и ошибаюсь, — сознался великий князь. — Думаешь о нем славно, а он на деле — так, тряпка какая-то.

— И что с ним — голову с плеч? — побагровевший Михайла уже еле стоял на ногах.

Василий Иоаннович удивленно посмотрел на Захарьина и насмешливо хмыкнул:

— Это мне что ж — всех верных тогда лишиться придется? Нет, конечно. Пущай живет… где-нибудь. Русь — она большая. В ней вон сколь градов — и Углич, и Коломна, и Суздаль, и Тверь. Да мало ли. Но токмо не в Москве, а то я, как гляну на него потом, так мне сразу тошнехонько делается — про ошибку свою вспоминаю. Оно, конечно, и государи промашку дать могут, но ты уж мне поверь, Михайла Юрьев, больно оно неприятно. Да ты чего забагрянел-то ликом? Нешто заболел? — встревожился он и с силой потянул его за рукав кафтана. — Ну-ка, присядь подле.

— В жар чтой-то кинуло, — пожаловался тот.

— Это худо. Жар в мыльне хорош, да еще когда в него жениха при виде невесты кидает, — заметил великий князь. — Тогда это славно. Хотя с нашими невестами на Руси любого жениха в жар кинет. Других таких нигде нет, хошь где выбирай. Какие-то они все немочные да худосочные у иноземных государей. Одна лишь и была поприличнее, да и ту мой батюшка давно под венец сводил. Зато у нас на какую ни глянь — кровь с молоком. Я, вишь, тоже, когда наследник у меня родится, по примеру своего отца невесту ему сыщу. В иные земли заглядывать не стану — ни к чему оно. Сам ему из своих же и выберу. Но чтоб род достойный был, вот как твой, чтоб истинно верные в нем мне служили, а там пущай любую из этого рода берет — на ком глаз остановится. Ты сам-то как мыслишь? — спросил он, пытливо глядя на Михайлу Юрьевича.

— А что ж, дело хорошее, — еле выдавил тот, но тут же прибавил: — Так ведь сыны мои — Василий да Иван — токмо в силу входят. Их самих допрежь того женить надобно, а дочурок и вовсе нет.

Так что нет ничего подходящего для твоего наследника.

— Я же сказываю — из рода вашего, а не из детишек твоих, — спокойно поправил его великий князь. — Вон у тебя сколь братьев — и Роман, и Григорий, и прочие. Старинный род и московским государям завсегда верность хранил, еще со времен Андрея Кобылы, пращура твоего. Потому и уважаю его.

— Из рода — это хорошо, — вздохнул Михайла. — Да ведь с родом этим тоже как посмотреть, — попытался он вильнуть в сторону. — Вон Яковлевы как высоко сидят, а в нашу сторону вовсе не глядят. А ведь сам-то Яков стрыем мне доводится, да и сыны его Петр да Василий тож в братанах.

Василий Иоаннович насмешливо прищурился.

«Насквозь тебя вижу, черт ты эдакий, — говорил его взгляд. — Увиливаешь?»

«Увиливаю», — тоскливо отвечали глаза Кошкина-Захарьина — когда слова мысленно произносятся, то можно и откровенно ответить, почти без утайки.

«А нешто не понимаешь, что я слишком много тебе поведал? — ухмылялись прыгающие в зрачках великого князя проказники-бесенята. — Теперь у тебя два пути. Либо — либо. А так, как было раньше, в любом случае уже не будет».

«Мне бы хоть подумать!» — умоляли глаза Михайлы Юрьевича.

«Это можно, — великодушно разрешил Василий Иоаннович. — Отчего же».

И тут же вслух:

— Токмо недолго.

Захарьин вздрогнул:

— Что недолго, государь?

Василий усмехнулся.

— Болей недолго, — напомнил он и пояснил скучающе: — Сам ведаешь: с глаз долой — из сердца вон. Похвораешь, похвораешь, а опосля чрез месяцок придешь ко мне в палаты, ан глядь — и позабылся всем. Да и место твое какой-нибудь князь занял, из шибко шустрых да проворных.

«Это он что же — и срок мне установил, выходит?» — растерянно подумал Михайла.

Он ищуще заглянул в глаза Василия.

«А ты как думал? Я что — пять лет дожидаться буду, когда же там надумать соизволишь? Нет уж, милок», — явственно, будто в открытой книге, прочитал Захарьин и тут же услышал подтверждение.

— Дорога ложка к обеду. Когда обед уже на столе, а ложки нет — не блюдо откладывают, а ложку другую ищут. И находят. А та, старая, пусть себе валяется где ни то, — и тут же, приторно-ласково, но с напоминанием: — Ну, иди себе, иди с богом. Да отлежись как следует. Мне истинно верные слуги ох как потребны.

Как Михайла Юрьич уходил из покоев великого князя, он не помнил. Ну, выскочило напрочь из головы, и все тут. Ночь он почти не спал — размышлял. По всему выходило, что придется брать грех на душу, потому что иначе никак. Да, казнить его Василий Иоаннович, скорее всего, не станет, чтоб не вышло огласки, но и отказ его тоже не простит. Значит, опала. Ладно, если бы на него одного, но ведь туда же и сыновья угодят. Пусть сейчас они малы и совсем ничего не понимают — Василию, старшему, пятнадцатый годок идет, а Ивану и того меньше, однако ж и опала не на год, а на всю жизнь. Конечно, древность его рода никто не отнимет, но что проку в старине, которая сгорит во прах, испепеленная неумолимым пожаром пары десятков лет забытья.