Читать книгу "О старых людях, о том, что проходит мимо - Луи Куперус"

Насколько все относительно – возраст, старость, но у нее всегда было такое ощущение, будто она, младшая, всегда будет молодой, всегда будет моложе всех других братьев и сестер. Отилия до сих пор неизменно посмеивалась, когда Стефания говорила: «В нашем возрасте…» Ей-то семьдесят семь… а ведь между шестьюдесятью и семьюдесятью семью все-таки есть разница. Но сейчас Отилия пожала плечами: какое это имеет значение, всему пришел конец, причем уже давно… она сидит и сидит, седая старуха, доживающая свой век, и одиночество неуклонно усиливается, несмотря на присутствие Стейна… Вот он как раз пришел домой. И куда же это он ходит каждый вечер… Она услышала, как в коридоре лает фокстерьер и низкий бас ее собст венного мужа произносит:

– Тихо, Джек, куст, Джек!

О, этот его голос, как она его ненавидит! Что осталось у нее в жизни, кто остался у нее в жизни? Она родила пятерых детей, но из них никуда от нее не уехал только Лот, да и тот слишком любит путешествовать, а теперь вот собрался жениться, и она ревнует! С дочерью Отилией они больше не видятся, Отилия не любит мать; она певица, она дает концерты, она знаменита, у нее великолепный голос, но ее поведение… Стефания называет ее «пропащей»… Мери поехала следом за мужем в Ост-Индию, а оба английских сына живут в Лондоне, о, как она скучает порой по Хью! В ком из детей она находит теперь утешение, кроме ее милого Лота? И вот Лот собрался жениться! И еще спрашивает у нее, у матери, которая так будет скучать по нему, почему! Разумеется, этот вопрос с его стороны – кокетство, но, возможно, не без доли серьезности… Знает ли человек хоть что-нибудь о себе самом? Почему он совершает тот или иной поступок… импульсивно? Она сама трижды выходила замуж… М-да. Возможно, Отилия и права… Впрочем, нет, ведь существует общественное мнение, существуют люди, пусть ни общество, ни люди в последнее время и не интересуются их семьей… но они же все равно существуют, и нельзя же поступать так, как поступает Отилия… Потому-то она, maman Отилия, и выходила всякий раз замуж… возможно, не стоило этого делать, возможно, так было бы лучше во многих отношениях, для многих людей… Но теперь уже все прошло, все, что было в прежней жизни! Все исчезло, словно никогда и не было… Но это правда было и, уходя, оставило множество следов, и все эти следы – лишь наводящие грусть призраки и тени… Да, сегодня она настроена на серьезный лад и на размышления, что вообще-то с ней бывало нечасто, потому что какой в них прок, в этих размышлениях? Если она когда-либо в своей жизни и пыталась думать, то у нее это никогда толком не получалось… А когда руководствовалась импульсами, то выходило еще хуже… Какой от этого прок – стремиться жить так или иначе, когда тебя ведет по жизни все равно нечто, что сильнее тебя, нечто, что таится в крови, текущей по твоим жилам?

Maman Отилия снова погрузилась в свой французский роман, потому что в комнату следом за Джеком вошел Стейн де Вейрт. Если бы кто-то смотрел на maman минуту назад и посмотрел бы сейчас, то заметил бы: как только вошел муж, maman разом постарела. Ее только что свежие щеки стали нервно подрагивать, у носа и рта обозначились складки. Маленький прямой носик вдруг заострился, на лбу проявились сердитые морщины. Пальцы, разрезавшие шпилькой для волос страницы книги, задрожали, так что страница порвалась. Спина выгнулась, словно у кошки, приготовившейся к обороне. Она ничего не сказала, только налила ему чая.

– Тубо! – отдала она команду собаке.

И радуясь, что пес подошел к ней, она нежно похлопала его по голове; фокстерьер, нервно гавкнув в последний раз, уютно улегся у ее ног, на подоле платья, и глубоко вздохнул. Стейн де Вейрт сидел напротив нее и пил чай. Было странно, что они муж и жена, потому что maman выглядела на свой возраст, а Стейн казался совсем молодым. Он был крупного телосложения, широкоплечий, не старше пятидесяти лет, с красивым, свежим, здоровым лицом человека, живущего за городом, в движениях и взгляде читалось спокойствие. Его молодая жизнь, на которой он в свое время поставил крест из-за чувства долга по отношению к женщине на много лет старше него, со временем окрасилась безразличием, нежеланием думать, на что он еще способен. Что испорчено, то испорчено; жизнь, однажды выброшенную на свалку, уже не вернешь. У него оставались свежий воздух, охота с собакой, рюмка спиртного, у него оставались друзья – с той поры, когда он служил офицером-кавалеристом. И еще у него был этот маленький дом и эта старая жена, которую он воспринимал как данность, потому что другого выхода не было. На первый взгляд он всегда поступал так, как она хотела, потому что она могла устроить сцену и была упряма, но его собственное тихое упрямство было сильнее. Лот – чудесный мальчик, немножко слабоват и странноват и женоподобен, зато отлично ладит с матерью; Стейн очень любил Лота и радовался, что пасынок живет у них в доме, он отдал Лоту одну из лучших комнат в доме, чтобы тот мог работать. А кроме этого… у него были еще другие интересы, но это никого не касалось. Черт побери, он же еще молодой человек, хотя его густых волос уже коснулась седина. Он женился из чувства чести, но теперь его жена безнадежно состарилась… В каком-то смысле смешная история! Он не допустит, чтобы его жизнь стала адом, он еще здоров и полон сил. Прячась за своим безразличием, он умел от всего отмахнуться.

Именно это безразличие и раздражало его жену, она становилась нервной кошкой, едва он входил в комнату. Не произнося ни слова, он пил чай и читал газету, которую принес с собой. В небольшой гостиной слышалось шипенье газового рожка и завывание ветра за окном; лежа на длинном подоле хозяйкиного платья, фокстерьер дремал, посапывая и порой взвизгивая от приснившегося.

– Тубо! – говорила она тогда.

Они не разговаривали, погрузившись в чтение, она – своей книги, он – вечерней газеты. Когда-то эти двое людей, сейчас соединенные узами брака, потому что лет двадцать назад он как человек чести счел своим долгом на ней жениться, – когда-то эти двое людей страстно желали друг друга, мужчина женщины, женщина мужчины. Стейн де Вейрт служил старшим лейтенантом, ему было тридцать лет, и увидев мефрау Тревелли, он думать не думал о ее возрасте. Какое имеет значение, где ты встретил женщину, такую соблазнительную и красивую! Он мгновенно, с первой же минуты почувствовал, что у него в крови вспыхнул огонь, и подумал: эта женщина должна быть моей… Она, в ту пору сорокалетняя, была еще в самом расцвете, и все звали ее «красавица Отилия». Это была женщина хрупкого телосложения, но идеальных пропорций, у нее были нежное личико и нежная линия шеи и груди, нежно-золотые веснушки на молочно-белой коже, невинно-голубые глаза и очень светлые, слегка вьющиеся волосы; казалось, эта прелестная женщина-малышка рождена лишь для того, чтобы внушать пылкую страсть. Когда Стейн де Вейрт впервые увидел ее такой в одном из гаагских салонов, где царили свободные нравы и разговор велся на том голландском языке, на каком говорят в Ост-Индии, она была замужем за полуангличанином Тревелли, сколотившим состояние на Яве. Стейн увидел мать троих детей – пятнадцатилетней дочки и двух сыновей чуть помладше, но влюбленный офицер не захотел поверить, что у нее есть еще двое старших детей от первого брака, с Паусом, с которым она развелась ради Тревелли, – дочь, учившаяся в Консерватории в Льеже, и восемнадцатилетний сын! Красавица Отилия? Она рано вышла замуж, как принято в Ост-Индии, но все равно осталась красавицей Отилией… Такие большие дети? Неужели ей сорок?! Узнав об этом, молодой офицер, пожалуй, засомневался и попытался посмотреть на мефрау Тревелли другими глазами, но, поймав ее взгляд и увидев, что она его жаждет так же, как и он ее, забыл обо всем на свете… Зачем упускать мгновение счастья? И что значит мгновенье счастья с еще соблазнительной красивой женщиной? Радость на неделю, на месяц, на несколько месяцев, а потом – разошлись в разные стороны…