Читать книгу "Арабская кровь - Таня Валько"

– Саудовца в Йемене? Он должен быть бедным, как церковная мышь, а может, что-то натворил в своей собственной стране, что оттуда переехал? Многие так делают.

Дорота не может совладать со своим острым языком и неосознанно ранит девушку.

– Wallahi! Хамид – хороший человек! – Марыся, взывая к имени Бога и поднимая при этом руку вверх, реагирует типично по-арабски. В то же время она благодарит в душе Кингу, что не сказала матери о богатстве и положении ее мужа. Порядочная все же девушка и знает жизнь.

– А чем он занимается?

– Он бизнесмен.

– Как каждый араб, это, в конце концов, народ торгашей.

– Если ты так ненавидишь эту нацию, что же делаешь в такой стране, как Саудовская Аравия? – Марыся уже не выдерживает.

– А тебе здесь нравится?

– Конечно нет, ja’ani[4]… но не жалуюсь и не критикую, – говорит Марыся, повышая голос, кривя при этом губы и неодобрительно цокая языком. Поминутно она вынимает бумажную салфетку и вытирает ею то руки, то лоб, то губы. Перед ней их уже целая горка.

– Я все время это твержу, – вмешивается в разговор Лукаш. – Больше позитива. Ты останешься у нас обедать, Марыся? – меняет он тему. – Приглашаем.

– Не хочу мешать.

У девушки нет ни малейшего желания больше находиться в обществе острой на язык и негативно настроенной против нее матери.

– Что ты! Не уходи! – Дарья поддерживает отчима. – Позвони мужу, чтобы он тоже пришел.

– Может, в другой раз. Нужно привыкнуть друг к другу, – холодно заявляет Дорота. – Ты прямо из Йемена сюда приехала? – допытывается она.

– Да.

– Сколько тебе было лет, когда тебя выдали замуж? Пятнадцать?

– Дорота, что с тобой происходит? Так по ней тосковала, столько ночей проплакала, а сейчас так ведешь себя?! – Лукаш, вообще не понимая агрессии жены, не выдерживает.

– Просто я знаю арабские реалии. Это не ее вина, а только их чертовой традиции и старого исламского закона, которым они по-прежнему руководствуются.

– Мне было почти двадцать, – отвечает девушка, со злостью поджимая губы. – Бабушка старалась выбить у меня из головы замужество, говоря, что я слишком молода, а йеменской семье вообще было все равно.

– Так почему так рано?

– А тебе сколько было лет, когда ты вышла замуж за моего отца? И почему это сделала? Ага, скорее всего, была беременна, а я, представь себе, нет. Я вышла замуж по любви.

У Дороты искривилось лицо после словесного выпада дочери.

– Просто такое окружение тебя устраивает, впитала эту культуру до мозга костей, – продолжает мать, не обращая внимания на колкости.

– Вместе с мужем и двоюродной сестрой мы участвовали в Сане в манифестации против того, чтобы замуж выдавали девочек, – бросает Марыся очередной аргумент.

– А какую школу ты закончила? Арабскую, для будущих жен?

– Английскую. – Молодая женщина заканчивает беседу, поднимается с дивана и быстрым шагом направляется к выходу. – Если ты так ненавидишь арабов, почему у тебя был арабский муж?! Нужно было сделать аборт, меньше бы тогда мы обе мучились! – выкрикивает она под конец, оглядываясь, чтобы найти свою абайю. – С арабским парнем можно иметь только арабского вылупка, отлично чувствуя себя в арабских реалиях и соблюдая арабские законы!

Выведенная из равновесия, Марыся дрожит всем телом, ее голос ломается, и чувствуется, что через минуту она взорвется истерическим плачем.

– Марыся! Прошу тебя! – Дорота наклоняет голову, закрывает лицо обеими ладонями и начинает всхлипывать, выливая из своих больших голубых глаз потоки слез. Они протекают между ее худыми пальцами и льются просто до запястий. Все в коридоре застывают. Даже маленький Адаш перестает лепетать, сидит на полу и грустно смотрит на маму, кривя маленькие губки.

– Чувство ненависти к арабам появилось у меня только тогда, когда твой отец глубоко меня ранил и страшно обидел. Это чудо, что я пережила ад, который он мне устроил.

Мать подбегает к взрослой дочери, крепко ее обнимает и притягивает к себе против ее воли. Девушка будто одеревенела, как кол проглотила.

– Извини меня, но когда я вижу, что моя дочь такая… арабка, то считаю, что этот прохвост выиграл.

– Никогда не считала себя типичным примером арабской девушки. Всегда протестовала против глупых шовинистических законов. А в Йемен выехала, скрываясь, собственно, от отца, который хотел сделать из меня прислугу для своей новой канадской жены и множества вылупков.

– Извини, извини! Я стала обобщать, это страшное, непростительное заблуждение. Один подлый араб не значит ведь, что все они такие.

Дорота берет дочь за руку и осторожно тянет девушку в направлении зала.

– Если бы ты тогда со мной возвратилась в Польшу, не случилось бы всего этого… – грустно повышает голос она, моргая полными слез глазами и хлюпая носом.

– Мы с Дарьей идем в кухню готовить обед, а вы или миритесь, или деритесь, – с улыбкой и вздохом облегчения говорит Лукаш, оставляя женщин вдвоем.

– Как там было? – Не дождавшись никакого отчета о встрече с матерью, Хамид с интересом наблюдает за своей красивой женой. Ее лицо еще белее, чем обычно, на нем читаются злость и ожесточение.

– Не хочешь об этом говорить? – Уже у самого дома муж снова пробует о чем-либо узнать.

– Если захочу поговорить, все сама расскажу, – отвечает Марыся повышенным тоном, сразу же после этого поворачивается и вбегает, прыгая через ступеньки, на лестничную площадку. Полы атласной абайи развеваются во все стороны.

Услышав, как хлопнули большие деревянные дверные створки, Хамид решает не набрасываться на жену. Он усаживается в любимый «бентли» и отправляется за город. Девяносто процентов саудовских мужчин проводят таким образом свое свободное время. Гоняют на быстрых автомобилях, просиживают в кафе, выпивая целый океан кофе, или идут с приятелями в кальянную, где скрашивают вечер беседой и игрой в бильярд. Хамиду это кажется скучным, но в последнее время он старается избегать общества жены. Сегодня что-то пошло не так, он узна́ет об этом раньше или позже. Он все меньше нуждается в разговорах и признаниях этой женщины. Он приходит к выводу, что, очевидно, так уж случается в каждой арабской семье.

Марыся (все еще в выходной одежде) лежит в спальне на большом супружеском ложе. Сегодняшний визит и свидание с матерью после стольких лет разлуки полностью ее доконали. Она чувствует себя совершенно обессиленной и расстроена до такой степени, что дрожит всем телом. Свернувшись клубочком, она обнимает колени длинными худыми руками, прячет лицо. Так она чувствует себя значительно лучше и более защищенно. У нее прошли спазмы в животе и судороги в мышцах. Молодая женщина закрывает глаза, и в памяти всплывают все острые слова, которые говорила ей мать и которые так ее уели. Каждая фраза в устах матери звучала подобно оскорблению. Да, Марыся должна признать, что чувствует себя больше арабкой, чем полькой. Но как же иначе? Ведь бо́льшую часть жизни она провела в ливийской семье, доброй, терпимой, любящей и современной. А эта женщина приписывала ей наихудшую, примитивную ментальность. Отец был, и где-то наверняка есть, сволочью, но это не дает никому права обобщать и утверждать, что все арабы такие. Какой дурак может считать, что все они фундаменталисты, террористы, все обижают женщин и маленьких девочек и являются необразованными мракобесами? Это же нонсенс! Марыся думает о Хамиде, своем очень мусульманском, но необыкновенном муже, кузине Фалиле, не очень умном, но добром Ашрафе из Йемена, бедняге с мягким характером, и Аббасе, дяде с голубиным сердцем. И еще о других, обычных порядочных арабских мужчинах. Женщины Востока в жизни бы никогда так себя не повели, как ее мать. Сколько же тепла и любви Марыся получила от своей бабушки, какое терпение и понимание та выказывала и каким была добрым человеком! А Малика! Девушка, едва вспомнив ее имя, чувствует приступ печали, боли и стискивающей грудь тоски. Она была для нее не только теткой – она дала ей больше, чем какая-либо мать. «Она меня любила, и я об этом знаю, – думает Марыся, вздыхая. – Это самый большой дар, который я от кого-либо получала. Наверняка поэтому она и не рассказывала мне о матери, потому что боялась меня утратить. Может, и хорошо, что так случилось». Марыся расслабляется, представляя облик тетки и шутливую улыбку на ее лице. После вспоминает выражение лица Малики, когда Марыся в возрасте четырнадцати лет сообщила ей об изнасиловании и беременности. Другая женщина кричала бы, в чем-то упрекала, может, даже ударила бы, а та посочувствовала и помогла решить позорную проблему. Она понимала, что это не вина Марыси. Малика, Самира, бабушка Надя, Лейла, Хадиджа были для нее ближе, чем эта высохшая светловолосая дылда. Марыся, измученная воспоминаниями, засыпает почти с первыми лучами солнца, вслушиваясь в утренний призыв муэдзина к молитве.