Читать книгу "София - Павел Пирлинг"

Глава 2. Вольпе и Джиларди в Италии

Грек Юрий и два итальянца в Москве. Рука Зои предлагается Ивану III. Роль Виссариона и папы Павла II. Шансы на успех. Политика Москвы. Совет в Кремле. Принятие предложения. Вольпе, его происхождение, его семья, его характер. Он послан в Италию. Зоя соглашается на брак. Подробности о Джиларди. Он предложил Венеции устроить союз с татарами. Тревизан, посланный в Золотую Орду, отправляется в Москву вместе с Джиларди

Русская летопись рассказывает следующим образом о предварительных переговорах, подготовивших это событие. 11 февраля 1469 года грек по имени Юрий явился в Москву с поручением Виссариона. Кардинал Византийский писал великому князю Ивану III о том, что в Риме была «православная христианка», по имени София, дочь бывшего господаря морейского Фомы Палеолога, что она уже отказала из отвращения к латинству двум западным государям, королю французскому и герцогу миланскому, но что великому князю нечего опасаться этого; если он пожелает жениться на принцессе, то ее поторопятся прислать в Москву. В то же время, прибавляет летописец, прибыли два итальянца, или, по русскому выражению, два фрязина: Карло и Антон. Один был старшим братом Ивана Фрязина, итальянского монетчика в Москве; другой, его племянник, сын старшего из братьев.

Эти два показания, как мы сейчас увидим, находясь в зависимости друг от друга, взаимно пополняются. Скажем сначала, что подробности летописца не выдерживают критики. Во-первых, Зоя еще не принимала имени Софии, во-вторых, ни Людовик XI, женатый вторым браком с 1452 года на Шарлотте Савойской, ни гордый Галеаццо Сфорца не искали чести союза с византийской сиротой. Обручение с Караччиоло и советы Венеции королю кипрскому, может быть, вызвали это недоразумение. Равным образом нельзя допустить, чтобы прямой и искренний Виссарион, преданный латинам на Западе, стал в Москве чернить латинство, к которому он так склонял Зою. Впрочем, основа рассказа, кажется, не подлежит сомнению.

В самом деле, в письмах к сиенцам от 10 мая 1472 года, о котором еще будет речь, кардинал Никейский, патриарх Константинопольский с 1463 года, утверждает ясно, что этот брак был предметом его отеческих забот. Уединившись в Гротту Феррату во время краткой опалы при дворе Павла II, Виссарион вел там жизнь деятельную и полную оживления: он окружил себя учеными, занимался философией и литературой, принимал деятельное участие в движении Возрождения, но литературный Крестовый поход не заставлял его, однако, забывать об его любимых проектах религиозного Крестового похода и византийской реставрации. Когда он вернул свое положение в Риме и свое прежнее влияние, у него умножились средства действий. Некогда он находился в дружеских отношениях с Исидором киевским, который мог говорить ему о военной силе русских, об их ненависти к иноверцам и о способе извлечь из этого пользу. Помимо того, с точки зрения политической выгоды этого брачного союза были слишком очевидны сами по себе, чтобы их мог не заметить просвещенный патриот, непримиримый враг полумесяца: новый союзник против турок, супруг Зои, мог сделаться могущественным покровителем Византии. Важный вопрос возникает здесь сам собой: действовал ли Виссарион самостоятельно и от своего имени, отправляя письмо великому князю, или по соглашению с папой и с его соизволения? Ответ на это дается старинной ватиканской рукописью.

10 июня 1468 года папский казначей записал в свою счетную книгу, что папа приказал заплатить 48 дукатов Николаю Джиларди, родом из Виченцы, и греку Георгию, посланным к Вольпе, живущему в России. Грек же Георгий есть грек Юрий русской летописи, ибо Юрий есть славянская форма имени Георгия. Отождествление Николая Джиларди представляет более затруднения, если не допустить ошибки в крестном имени. Что касается Вольпе, то он сделается героем маленькой драмы. Оставим до другого места более подробное объяснение и сделаем непосредственный вывод об участии Павла II в предприятии, раз он знал о нем и оплачивал его действующих лиц[6].

Попытка Виссариона имела серьезные шансы на благоприятный прием в Кремле. В конце XV века Москва переживала одну из знаменательных эпох, решающих будущее народа. Порабощенные в XIII веке монголами, изнывающие под их игом, истощенные тяжкою данью, русские увидели, наконец, просвет на их небе, постоянно мрачном. Они обязаны были этим гению Ивана Калиты и его преемников. Среди всеобщего упадка духа московские великие князья начали мудрую политику, которая должна была в конце концов обеспечить за ними успех скорее расчетом и коварством, чем оружием. Предупредительные и покорные по отношению к татарским ханам, они сделались главными сборщиками ежегодной дани, требуемой Сараем. Заведывание этими деньгами увеличило их средства, а княжеские раздоры давали им благоприятный повод непрестанно округлять свои границы, хотя бы вопреки традиционным правам других. Таким образом полагали они начало будущему колоссу, выжидая вместе с тем минуты, удобной для того, чтобы свергнуть ненавистное чужеземное владычество. Политический центр страны, Москва стала также центром религиозным, когда митрополит утвердил там свое местопребывание. Наконец, перенесение святой иконы, славной между всеми, иконы Владимирской Богоматери, дало ей в глазах народа верховное освящение. Иван III обладал в высокой степени достоинствами и недостатками его рода. Он прилагал их систему с суровой последовательностью и с жестокой энергией. Неразборчивый в выборе средств, без жалости и без сострадания к своей семье и к своим подданным, он думал только об утверждении своей власти, о создании государства единого и грозного, хотя бы ценой русской крови, проливаемой беспощадно. Ласкал ли внук Калиты мысль об империи? Осеняли ли его внезапно пророческие видения о величии его отечества? Влекла ли его бессознательная сила, или руководствовал им себялюбивый расчет? Увлекался ли московский государь монгольскими мечтами? Факт тот, что Иван III, преступив традиционные границы своей власти, стал истинным основателем деспотизма в России, то есть правительства личного и неограниченного, дозволившего ему, в конце его царствования, располагать самовластно короной, отнять ее у законного наследника и перенести ее на сына по собственному избранию.

Внезапное предложение невесты императорского рода должно было иметь успех у государя, столь же доступного честолюбию, сколь заботливого о будущем.

Судя по идеям того времени, русские испытали более удовлетворения, чем удивления. Союз такого рода не был первым в летописях страны. Не восходя до Владимира, женатого на гречанке, император Иоанн VIII, дядя Зои, был женат на русской. Если изум ление и не было велико, народная гордость тем не менее была черезвычайно польщена: даже в своих бедствиях Византия, источник веры и просвещения, не была лишена ореола. Высокочтимое имя Цареграда, вызывая воспоминания, пробуждало надежды. Иван III, вдовец после Марии Тверской, имел только одного сына. Династические интересы склоняли его ко вторичному браку, между тем как пропасть, открывавшаяся уже между будущим деспотом и его подданными, делала чужеземку предпочтительней пред соотечественницей. Однако ранее, чем дать окончательный ответ, Иван, еще верный старинным обычаям, хотел посоветоваться с боярами, с матерью своей Марией и митрополитом Филиппом. По этому случаю умолчания и намеки должны были иметь место. Откровенное объяснение истинного положения дел вызвали бы бурю в совете. Если бы даже несколько голосов высказалось в благоприятном смысле, глава русской церкви, митрополит Филипп, противник пап и отъявленный враг «латынской ереси», никогда бы не согласился на брак Ивана с женщиной, которую Виссарион считал вполне преданной Флорентийской унии. К несчастию, летопись в этом месте в высшей степени лаконична. Она сообщает нам только, что проект союза встретил всеобщее одобрение. Немедленно посланный великого князя, тот самый Иван Фрязин, который, как мы уже видели, принял своих родственников в Москве, получил приказ отправиться в Рим, поглядеть на невесту и привезти ее портрет. Эта личность будет играть слишком важную роль для того, чтобы не сосредоточить на ней теперь же внимания. Во-первых, кто он? Каково его настоящее имя, ибо Фрязин есть нарицательное название всех иностранцев латинского происхождения? Где его отечество и насколько он заслуживает доверия? Вот вопросы, которые остаются безответными более 400 лет и на которые итальянские архивы неожиданно проливают свет. Россия XV века, Белая Россия, как ее называли в восточном смысле слова, то есть великая, древняя, истинная, не имела частых сношений с Западом, если не считать Ганзы, владевшей цветущими конторами в Новгороде и гордой своей независимостью и своими богатствами. А вовнутрь страны едва изредка проникал тот или другой путешественник, и если несколько европейцев поселились в Москве, то число их было в высшей степени ограниченно. Между ними является на первом плане Иван Фрязин русских летописей, он же Джан Баттиста делла Вольпе римских и венецианских источников. Происходя из Виченцы, он принадлежал к хорошему роду, издавна известному, переселившемуся из Германии, обладавшему достатком и доставившему стране выдающихся юристов и храбрых полководцев. Официальные документы называют его civis и даже civis nobilis. Его герб был красноречив: золотая или серебряная, по другому показанию, лисица, стоящая на задних лапах среди лазоревого поля. Его мать звали Элизой. У него было два брата – Карл и Николай. Его сестра Анжела, бывшая замужем за Ангарано, была к нему искренно привязана. Составляя свое завещание в 1459 году, она разделяет на равные части все, что назначает братьям, настаивая на том, чтобы доля Джана Баттисты хорошо охранялась и была в порядке до его возвращения из России или до присылки его поверенного. Двоюродный брат этой семьи владел в окрестностях Виченцы столь красивой и просторной виллой, что можно принимать в ней князей. В 1455 году среди обстоятельств, оставшихся неизвестными, Вольпе отправился попытать счастья сначала среди татар, а потом среди русских. Скоро увидим, что он был искатель приключений, хитрый и увертливый, беззастенчивый, принимающийся за самые большие предприятия, не затрудняясь в выборе средств.