Читать книгу "Кто Вы, "Железный Феликс"? - Александр Плеханов"

Русская мысль не только предвидела, что в XX в. появится новый общественный строй — социализм, но и сумела с поражающей точностью показать его реальную суть и характер. Лучше всего это выразил один из наиболее глубоких мыслителей XIX в. Константин Леонтьев: «Я того мнения, что социализм в XX и XXI веках начнет на почве государственно-экономической играть ту роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной… Теперь социализм еще находится в периоде мучеников и первых общин, там и сям разбросанных… то, что теперь — это крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строго принуждения, дисциплиной, отчасти даже и рабством…социализм есть феодализм будущего», который будет идти «попеременным путем — и крови, и мирных реформ…»[8]. Вглядываясь в будущее, Леонтьев утверждал в 1880 г., что «тот, слишком подвижный строй», к которому привел «эгалитарный и эмансипационный (т. е. уравнивающий и освобождающий! — Авт.) прогресс XIX века…должен привести или к всеобщей катастрофе» или же к обществу, основанному «на совершенно новых и вовсе уже не либеральных», а, напротив, того, крайне стеснительных и принудительных началах. Быть может, явится рабство своего рода, рабство в новой форме, вероятно, в виде жесточайшего подчинения лиц мелким и крупным общинам, а общин — государству»[9].

В 1917 г. народы России ждали от революции только позитивных изменений, и надо прямо сказать, что Россия в 1917 г., в точном смысле слова, выбрала (абсолютно свободно выбрала!) социализм: почти 85 процентов голосов на выборах в Учредительное собрание получили партии, выступавшие против частной собственности на основные «средства производства», прежде всего на землю, то есть социалистические партии. Но радикальные преобразования общества привели к крайней жестокости общественных отношений. Такое поведения политических противников имела глубокие корни. «Будущий историк, — писал известный правовед профессор В.М. Гессен, — если он захочет объективно разобраться в бесконечно сложных событиях пережитой нами эпохи, если он захочет понять ту непримиримую ненависть, то безумное ожесточение масс, на почве которых создалась анархия кровавого террора, — этот историк, разумеется, вспомнит, что то поколение, на дела которого выпала тяжелая историческая задача обновления государственного уклада России, является больным, политически и морально развращенным поколением, — поколением, которое не видело иного государственного порядка, кроме порядка чрезвычайных, исключительных по своей жестокости полицейских мер и лишь по книгам знает об общих законах Российской Империи…»[10]. Положение в революционной России подтвердило правильность слов К. Маркса о том, что «настанет русский 1793 год, господство террора этих полуазиатских крепостных будет невиданным в истории»[11].

Логика классовой борьбы вела к тому, что жестокость одной стороны порождала жестокость другой и наоборот. Сегодня историки спорят о том, кто первым начал применять крайние меры насилия: белые или красные. Однако отметим, что спор ведется не столько о причине, сколько о следствии. Ведь нарастание классовой борьбы, противостояние сторон, которое вело к крайним формам борьбы, шло с конца XIX в. С одной стороны, народ, доведенный до отчаяния, от экономических стачек перешел к вооруженному восстанию, с другой — царское правительство вводило военное положение, военно-полевые суды, применяло массовые расстрелы, провоцировало черносотенные погромы и др. И не случайно летом 1906 г., когда в тумане моря одинокий парус уносил сорвавшегося с виселицы Б.В. Савинкова, в Гельсингфорсе с трибуны громкокипящего митинга раздался клич Леонида Андреева: «Виселицу Николаю!»[12].

В свое время Михаил Бакунин утверждал, что царская империя изжила себя, она стала всем ненавистна. Государство лишилось социальной опоры, достаточно толчка, и оно рухнет[13].

А вот что писал Константин Бальмонт в 1907 г. в стихотворении «Наш царь»:

…Наш царь-убожество слепое, Тюрьма и кнут, под суд, расстрел, Царь-висельник, тем низкий вдвое, Что обещал, он дать не смел. Он трус, он чувствует с запинкой Но будет, — час расплаты ждет, Кто начал царствовать Ходынкой. Тот кончит — встав на эшафот.

В России только в 1909 г. в тюрьмах томилось 170 тыс. человек. В 1907 г. лишь в Варшаве было казнено 127, а в 1908 г. — 184 революционера. Варшавский генерал-губернатор Скалой подписал тысячу смертных приговоров[14].

После Октябрьской революции Россия могла избежать однопартийной диктатуры и миллионных жертв. Ставка на уничтожение советской власти западными идеологическими и разведывательными центрами способствовала выработке у части советских лидеров примитивных взглядов на события, как на результат «заговора» сил империализма и реакции. Будущее новой власти политическое руководство Советской республики связывало прежде всего с внешним фактором, считая, что победа ее будет прочной только тогда, когда дело социализма победит во всем мире, «потому что мы и начали наше дело исключительно в расчете на мировую революцию»[15]. Следовательно, российская пролетарская революция рассматривалась большевиками как начало мировой революции, которая должна была разрешить трудности создания нового общества. Из анализа международного положения, серьезных социальных изменений в капиталистическом мире, революционной ситуации в ряде европейских государств политическое руководство страны сделало вывод о том, что весь мир стоит в преддверии всемирной революции, и вскоре советская система утвердится на всех континентах. Но чтобы приблизить наступление этого времени, один из лидеров большевиков Н.И. Бухарин еще в 1919 г. говорил не только о ведении оборонительных войн победившим пролетариатом, а и о наступательных войнах, дабы «добить отступающую буржуазию, чтобы поднять на восстание угнетенные еще народы, чтобы освободить и раскрепостить колонии, чтобы закрепить завоевания пролетариата»[16].

И не случайно летом 1920 г. II конгресс Коминтерна принял известный манифест, в котором было прямо указано, что «международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока Советская Россия не включится звеном в федерацию Советских республик всего мира»[17]. Но постепенно эта точка зрения претерпевает некоторые изменения, и уже в 1921 г. обстановка в мире оценивается вождем большевиков как «крайне непрочное, крайне неустойчивое, но все же такое равновесие, что социалистическая республика может существовать — конечно, недолгое время — в капиталистическом окружении»[18], и идея мирного сосуществования все более утверждается в сознании руководителей РКП(б) — ВКП(б), хотя еще не находит всестороннего обоснования.