Читать книгу "Люблю твои воспоминания - Сесилия Ахерн"

— Этот курс научит вас, как анализировать произведения искусства и как оценивать их историческую значимость. Он позволит вам совсем иначе посмотреть на окружающую вас действительность, а также поможет лучше понять культуру и идеалы других народ Курс предусматривает широкий спектр тем: история живописи, скульптуры и архитектуры от Древне Греции до наших дней, раннее ирландское искусство, художники итальянского Возрождения, великие готические соборы Европы, архитектурное великолепие георгианской эпохи и художественные достижения двадцатого века.

Тут Джастин позволяет наступить тишине.

Они уже раскаиваются в своем выборе, услышав, что ждет их на протяжении следующих четырех лет их жизни? Или их сердца, как и его собственное, бешено стучат от возбуждения перед лицом подобной перспективы? На протяжении многих лет он испытывает немеркнущий восторг при мысли о творениях рук человеческих: зданиях, картинах и скульптурах. Порой энтузиазм заставляет его забываться, на лекции ему перестает хватать дыхания, и он сурово напоминает себе, что нельзя торопиться, нельзя пытаться рассказать им все сразу. А он-то хочет, чтобы они узнали обо всем прямо сейчас!

Он снова смотрит на их лица, и на него снисходит прозрение.

Они твои! Они ловят каждое твое слово в ожидании следующего. Ты сделал это, они в твоей власти!

Кто-то пукает, и аудитория взрывается от смеха.

Он вздыхает, понимая, что заблуждался, и продолжает скучающим тоном:

— Меня зовут Джастин Хичкок, и в своих лекциях я буду говорить о европейской живописи. Особое внимание уделю итальянскому Возрождению и французскому импрессионизму. Мы будем изучать методику анализа живописи и различные технические приемы, гимн пользуются художники — от авторов Келлской книги[1]и до наших дней… Введение в европейскую архитектуру… от греческих храмов до современности… ля-ля-тополя. Мне нужны два человека, чтобы помочь раздать вот эти пособия…

Итак, начался очередной учебный год. Он читает свой курс не дома, в Чикаго, а в Великобритании. За своей бывшей женой и дочерью он помчался в Лондон, и теперь курсирует туда и обратно, и Лондоном и Дублином, поскольку его пригласили читать лекции в знаменитом дублинском Тринити-колледже. Страна другая, а студенты — такие же, как везде.

Очередные мальчики и девочки, демонстрирующие молодое непонимание его страсти и намеренно отворачивающиеся от возможности — нет, не возможности, гарантии — узнать что-то прекрасное и великое.

Не важно, что ты сейчас скажешь, дружище. Единственное, о чем они будут помнить, уйдя домой, — это то, что на лекции кто-то пукнул.

Глава третья

— Когда кто-то пукает, это и в самом деле так смешно, Бэа?

— О, салют, папа!

— Что это за приветствие?

— Просто приветствие — и все. Вау, папа, как приятно тебя слышать! Сколько уже прошло? Целых три часа с тех пор, как ты последний раз звонил.

— Приятно, когда ты говоришь как любящая дочь, а не какой-нибудь неумытый поросенок. Твоя дорогая мама уже вернулась домой после очередного дня своей новой жизни?

— Да, она дома.

— И она привела с собой этого очаровательного Лоуренса, да? — Он не может удержаться ох сарказма, за который сам себя ненавидит. Что ж, такой уж он человек и не собирается за это извиняться. Так что он продолжает насмехаться, отчего все становится только хуже. — Лоуренс, — произносит он, растягивая гласные. — Лоуренс Аравийский… Нет, Гениталийский.

— Ты просто помешанный. Ты когда-нибудь перестанешь говорить о покрое его штанов? — со скукой вздыхает она.

Джастин сбрасывает с себя колючее одеяло. Оно под стать тому дешевому дублинскому отелю, в котором он остановился.

— Серьезно, Бэа, посмотри сама в следующий раз, когда он будет рядом. Штаны всегда ему слишком узки — то, что он там носит, в штанах не помещается. Это же патология какая-то, она должна иметь специальное научное название, клянусь! Что-нибудь, заканчивающееся на «…мегалия».

— Яйцемегалия. — И вообще, в этой дыре всего четыре телевизионных канала, один из которых на языке, которого я даже не понимаю. На нем говорят так, будто пытаются прочистить горло после порции той ужасной курицы в вине, которую готовит твоя мать. А в моем чудесном доме в Чикаго у меня было больше двухсот каналов. — Членомегалия. Придуркомегалня. Ха!

— Из которых ты не смотрел ни один.

— Но у человека должен быть выбор — не смотреть эти слезоточивые каналы, посвященные ремонту дома, и музыкальные каналы, где пляшут голые женщины.

— Я понимаю, что человек переживает сильное потрясение, папа. Это, наверное, очень тяжело для взрослого мужчины.

А мне, как ты помнишь, в шестнадцать лет пришлось привыкать к такому огромному изменению в жизни, как развод родителей и переезд из Чикаго в Лондон, что, разумеется, прошло совершенно безболезненно.

— У тебя теперь два дома, и ты получаешь в два раза больше подарков, на что тебе сетовать? — ворчит он. — И это была твоя идея.

— Моей идеей была школа балета в Лондоне, а не окончание вашего брака!

— А-а, школа балета! Я думал, ты говоришь: «Заканчивайте это». Я ошибся. Выходит, мы должны переехать обратно в Чикаго и снова сойтись?

— Не-а.

Он слышит улыбку в ее голосе и понимает, что все в порядке.

— И ты ведь не считаешь, что я мог остаться в Чикаго, когда ты перебралась на другой край света? — спрашивает он.

— Но сейчас мы с тобой в разных странах, папа! — смеется она.

— Ирландия — это всего лишь поездка по работе. Я вернусь в Лондон через несколько дней. Правда, Бэа, больше никуда меня не тянет, — уверяет он ее.

Разве что перебраться в хороший пятизвездочный отель.

— Мы с Питером подумываем начать жить вместе, — говорит она как бы между прочим.

— Ты не ответила на мой вопрос, — говорит он, не обращая внимания на ее последнюю реплику. — Неужели звук выпускаемых газов настолько забавен, чтобы заставить людей потерять интерес к какому-нибудь невероятному шедевру мирового искусства?

— Надо понимать, ты не хочешь говорить о том, что я стану жить с Питером?

— Ты еще ребенок. Помнишь свой игрушечный домик? Я его сохранил. Вот в него вы с Питером можете въехать. Я поставлю его в гостиной, будет очень мило и удобно.

— Мне восемнадцать. Я уже больше не ребенок. Я целых два года живу одна вдали от дома.

— Одна ты жила только год. Твоя мать бросила меня на второй год, чтобы приехать к тебе, если я не ошибаюсь.