Читать книгу "Предсказание - End - Татьяна Степанова"

А потом была Прага и замок в Карпатах. Эту поездку они с Кравченко, наверное, не забудут никогда. А затем было возвращение домой и…

Все разговоры о разводе и все фантомы надежд – все это оказалось таким вздором. Муж и жена, Кравченко и Катя, были снова вместе. А он, Мещерский… Честное благородное, он был рад их полному примирению и семейному счастью. Он был адски рад. Так рад, что…

Отчего-то вдруг захотелось сбежать куда глаза глядят, чтобы не видеть, не наблюдать этого самого – он и она, муж и жена, снова одна счастливая сатана.

Но первыми сбежали, точнее, просто отправились отдыхать вдвоем – Кравченко и Катя. Мещерский стоически преданно проводил их в Шереметьево. Рейс Москва – Корфу. Солнечный греческий остров в Средиземном море. Приют влюбленных.

А людям одиноким, холостым, таким, как Мещерский… Что ж, им оставалось только или вкалывать в поте лица, зарабатывать деньги, или же очертя голову по старой русской забубенной традиции навострять лыжи в Париж.

Мещерский, как истый прагматик, решил совместить вкалывание-зарабатывание с Парижем. Дела фирмы «Столичный географический клуб», совладельцем которой он был, в этот год шли, увы, не блестяще. Отлучка в Прагу и в Карпаты в начале высокого сезона обошлась Мещерскому довольно дорого. А тут еще, как назло, один из его компаньонов, прыгая с парашютом в составе группы туристов-экстремалов, сломал ногу. Всего компаньонов – совладельцев фирмы было трое. Помимо сломавшего ногу и самого Мещерского, был еще один – Фома Черкасс. Он курировал так называемый «европейский куст» – поддерживал связи с туристическими агентствами и бюро Франции, Бельгии и Германии, отправлявшими в Россию группы путешественников, повернутых на экстремальных видах спорта и так называемом экотуризме.

Фома был не только компаньоном, но и давним другом Мещерского. Не таким близким, своим в доску, как Кравченко, но все же больше, чем просто хорошим знакомым. К туристическому бизнесу Фома имел прирожденный талант. В светлые свои периоды он буквально горел на работе, заводил полезные связи и знакомства, налаживал контакты, занимался рекламой, изучал спрос, разрабатывал новые туристические маршруты, и какие маршруты – пальчики оближешь, для совершенно невозможных, неадекватных, помешанных на риске экстремалов – всех этих бесчисленных дайверов, спелеологов, парашютистов, членов военно-исторических клубов, скаутов, альпинистов, прыгунов, пловцов, велосипедистов, конников и прочих.

Из Франции и Бельгии с его легкой руки туристы ехали не только в Москву и Питер, но и в российскую благословенную провинцию – на Волгу, в тульские и костромские деревеньки, на Урал, в Сибирь, на Байкал, на остров Ольхон, на Камчатку. А наши тем временем высаживались с экоэкспедициями где-нибудь на Андаманских островах или же на острове Ява, пылили на джипах, распугивая львов и гиен, в национальном парке Цаво или же кормили крокодилов цыплятами на частной ферме в окрестностях Куала-Лумпура.

В общем, Фома умел устраивать туристический бум и бурлеск, умел делать деньги и создавать настроение. Но это все в светлые свои периоды. А кроме светлых, увы, у него бывали и темные. И тогда…

В прошлый такой период, например, они из Парижа в Брюссель отправились вместе. Подвернулся весьма выгодный контракт с бельгийской туристической спелеологической ассоциацией, который надо было застолбить. Спроворил этот самый контракт именно Фома.

Рванули они в Брюссель не на скоростном поезде, а на микроавтобусе вместе с коллегами – сотрудниками парижского туристического офиса. Пути всего четыре часа, но не успели отъехать и полкилометра, как Фома, предчувствуя окончание своего светлого периода, уже извлек из дорожной сумки огромную подарочную бутыль водки «Смирнофф». Под удивленными взглядами коллег-французов он открыл ее и…

– Мсье, раз уж мы катим в этот ваш Брюссель, насухую, неподдатым ехать – плохая примета. Контракт насухую не пойдет.

К изумлению Мещерского, коллеги-французы быстренько с этим провокационным доводом согласились. Появились пластиковые стакашки. Водитель микроавтобуса поглядывал в зеркало на своих пассажиров и только улыбался, подлец.

– У нас в генах это, в наших русских генах гвоздем, занозой это сидит, ты пойми, Поль, – внушал через полчаса пути румяный, разгоряченный Фома коллеге-французу, что там румяному – сизому, как баклажан. – Огромные просторы, глушь, сотни километров, тысячи верст. И где-нибудь по снежной целине, ты только представь себе это, Поль, мчатся сани… Или нет – птица-тройка… Эх, залетные! Эй, ямщик, не гони лошадей! А расстояния, какие расстояния – мама ты моя, вам тут это даже и не снилось. Пурга, метель, не знаешь – доедешь живым или замерзнешь, сдохнешь в пути. А тут как раз палочка-выручалочка твоя – фляжка. Выпил водки – ожил, все в тебе сразу воспрянуло, засверкало, заторчало. Это в генах наших, слышишь ты, француз, сука наполеоновская, – раз русские едут куда-то, хоть в этот ваш Брюссель, в логово НАТО, так должны, обязаны пить!

За первой бутылью появилась вторая. Потом еще бутылка шотландского виски. В результате в «НАТО» все же вьехали, но какие!

Вывалившись из микроавтобуса у дома-Атома – этой весьма нелепой достопримечательности Брюсселя, Фома, уже начавший входить в штопор, пожелал сфотографироваться, хотя видел этот Атом, наверное, раз уж в двадцатый. Был ветреный мартовский день. Вокруг дома-Атома шли какие-то ползучие ремонтные работы – везде громоздились груды снятого асфальта и гравия. Прохожие с растерянностью взирали на горластого яппи без пальто и пиджака, в одной только белой рубашке, со съехавшим набок галстуком – явно иностранца, наверняка русского, который карабкался на кучу строительного мусора, размахивая как флагом клетчатым шарфом от «Барберри» и полупустой бутылкой виски, и выкрикивал: «Эх, раз, еще раз, еще много-много…»

Мещерский – самый трезвый из всей компании – пытался его удержать. Но кончилось дело тем, что Фома подхватил его на руки: «Маленький ты мой! Козявочка!», подкинул вверх и насилу поймал, едва не уронив, не угробив в порыве пьяного восторга на глазах чинных брюссельцев и вмиг насторожившейся полиции.

Таким здоровяком, как друг детства Вадим Кравченко, Фома, конечно, не был. Но все же и с ним, тем более пьяным в дым, маленькому, щупленькому Мещерскому было не сладить.

В Брюсселе Фома уже не вылезал из баров, уйдя в запой. Кончилось тем, что у Писающего Мальчика – еще одной брюссельской достопримечательности – его, задержав, все же привели к знаменателю стражи порядка. И контракт, им же спроворенный, пришлось уже подписывать без него. А потом платить драконовский штраф в полицейском участке.

После Праги и Закарпатья, вернувшись в Москву, Мещерский несколько раз звонил ему в Париж. И попадал полосой – то на светлые периоды, то на темные, запойные. Проверяя отчетность и финансы фирмы, Мещерский обнаружил, что жизнь его компаньона в Париже пробила в этих самых финансах солидную брешь и продолжает наносить ежедневный, ежечасный ущерб. Кое– что компенсировали заключенные новые контракты, однако все же ситуацию следовало немедленно исправлять.