Читать книгу "Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер"

Честь имею просить высочайшего дозволения на получение места букиниста. Все свои чаяния возлагаю на…

Письмо он передал одному знакомому парламентарию, и шесть недель спустя пришел ответ префекта:

Имею удовольствие сообщить, что в соответствии с постановлением муниципального совета Вам предоставляется место на набережной Вольтера, участок № 11, освобожденный мадам…

Рауль Перо чуть в обморок не упал от счастья. Оставалось только закончить опись домашней библиотеки – книгами из своего собрания он рассчитывал заполнить шесть ящиков, доставшихся ему от одной бывшей зеленщицы, впоследствии ставшей лоточницей и недавно скончавшейся в возрасте восьмидесяти девяти лет. Ее рабочее имущество, купленное комиссаром за гроши у родственников, сейчас ждало нового хозяина на набережной Конти. Для себя месье Перо собирался приберечь только дорогие сердцу сочинения Жюля Лафорга[7], прочее будет выставлено на продажу, и таким образом удастся сводить концы с концами. Он достаточно часто бывал на набережных букинистов, чтобы понимать: богатым ему никогда не сделаться, но при правильном подходе к торговле скромное, однако же без угрозы нищеты существование считай обеспечено.

Шаваньяк и Жербекур, верные помощники комиссара, очень расстроились, узнав, что патрон бросает их ради сомнительного и нестабильного заработка. В качестве прощального подарка они преподнесли месье Перо черепаху – точную копию покойной Нанетты, в которой он когда-то души не чаял. Пресмыкающееся, чей пол установить не предвиделось возможности, торжественно нарекли в честь ученого Фламмариона именем Камиль, потому что его носят как мужчины, так и женщины.

«И все-таки, патрон, что за дурацкое ремесло вы себе придумали! – не выдержал Шаваньяк. – Часами ждать, что какой-нибудь книгочей подгребет к вашей стойке и расстанется с парой франков…»

«А я слыхал про одного чудика, который даже на еду деньги не тратил – жевал герань и копил на философские трактаты», – вздохнул Жербекур.

Рауль Перо покинул свою уютную квартиру на улице Флерю и перебрался в каморку под самой крышей домишки на улице Невер неподалеку от Нового моста. В каморке было темно и зябко, зато все книги туда уместились, и то ладно. Из прежнего жилища он взял сюда только кровать, стол, два стула и два дорожных сундука, которые еще его прапрадед привез из Индий. Печурка тут едва теплилась, освещение оставляло желать лучшего, ванная и уборная находились в одном крошечном помещении в конце коридора, но что до этих житейских мелочей будущему прославленному поэту-библиофилу?

Нынешним утром 8 января житейские мелочи, однако, изрядно выросли в масштабах. Сначала дрожащий от холода Рауль Перо не смог разбить лед в растрескавшемся кувшине возле умывальника, и от водных процедур пришлось отказаться; затем выяснилось, что уборная прочно и надолго оккупирована соседкой – матроной внушительных пропорций, страдающей хроническими запорами. По счастью, в коридоре обнаружился ночной горшок без крышки.

Покончив с утренним туалетом, Рауль Перо расчесал пышные усы, облачился в помятый костюм, нахлобучил шляпу а-ля Виктор Гюго и в таком виде сгрыз черствую булочку. Посмотрел на часы и убедился, что выходить из дому еще рано. Тогда он сел на кровать, положил на колени записную книжку и в сотый раз принялся подсчитывать будущую прибыль, чтобы успокоить нервы.

«Учитывая, что стойка букиниста из нескольких ящиков вмещает в среднем тысячу двести томов, достаточно продавать каждый день сорок книг по пятьдесят сантимов, чтобы выручить сумму в двадцать франков. Добавим сюда одну-две антикварные диковинки стоимостью от пяти до пятнадцати франков и залежавшийся товар, который можно сбывать стопками по цене от пяти до двадцати су, – и вот пожалуйста, прибыток должен превзойти мои скромные чаяния!»

Ему вспомнился один старик букинист с набережной Монтебелло. Хмурым осенним днем этот человек в обносках и чиненых-перечиненых сапогах стоял у воды и смотрел на то место, откуда только что выловили труп самоубийцы. При виде комиссара старик сказал: «Ну хоть какое-то развлечение забесплатно. За деньги-то – оно только для буржуев. Туристы от наших прилавков нос воротят, им горгулью с собора Парижской Богоматери подавай. А мои песенки за два су не нужны никому».

По счастью, Рауль Перо встречал и других букинистов – настоящих эрудитов, торговавших хорошими книгами и даже редкими манускриптами. Один из них, с которым комиссар подружился и который теперь станет его соседом по участку на набережной Вольтера, читал Платона, Гете и Шекспира в оригинале. Карьерой, обеспеченной блестящим образованием, он пожертвовал ради двух высочайших ценностей – социальной независимости и душевной свободы. Звали его Фюльбер Ботье.

В любое время года Фюльбер Ботье выходил из своей двухкомнатной квартирки на улице Гарансьер с первыми лучами зари, чтобы в полном одиночестве прогуляться по пустынным набережным. Ему нравилось чувствовать себя властелином в этом царстве воды и камня. На правом берегу терялись в рассветной дымке башня Святого Иакова – палец, воздетый к небу, – павильон Флоры[8] и фасад Лувра. На участке берега, где стояли его ящики с книгами, росли платаны, под ними трясогузки вечно затевали сражения с воробьями; рядом находился причал для кораблей из Сюресна. А прямо напротив букинистической стойки Фюльбера, на углу улицы Бон, располагался дом, на втором этаже которого, над нынешним кафе-рестораном, прожил свои последние годы месье де Вольтер и здесь же умер больше века назад. Букинист закрывал глаза, и перед его мысленным взором вставал призрак щуплого господина в пурпурном бархатном колпаке, отороченном мехом, и с длинной тростью в руке. Фюльбер Ботье охотно отдал бы половину редких книг из личного собрания за возможность повернуть время вспять и встретиться с гостями фернейского философа. Кого же из них выбрать? Мадам де Некер, Глюка, Гольдони, Бенджамина Франклина? Энциклопедистов или актеров «Комеди-Франсез»?..

В свои шестьдесят Фюльбер Ботье неизменно носил шапокляк, скрывая лысеющую макушку, и круглые очки с затемненными стеклами. Над его тонкими губами красовались короткие, но густые усы.

Сегодня утром, когда Фюльбер остановился на набережной Конти, карманные часы показали ему ровно половину девятого. Сквер Вер-Галан тонул в рыжеватом тумане, чайки парили над вереницей барж, создавших затор в шлюзе Моннэ; там шла перепалка – мужчины и женщины, моряки и владельцы товара пытались как-то разрешить дело. Драги, скрепленные между собой цепями, вяло покачивались на воде у Нового моста. Белая пелена, укрывшая реку, скрадывала звуки. Эхом, будто издалека, долетал железный скрежет омнибуса, катившего по маршруту Клиши – Одеон.

Ящики букинистических стоек под столетними деревьями были еще заперты, только папаша Мопертюи уже примостился на ветхой табуретке, кое-как починенной с помощью проволоки. Он специализировался на «Ревю де дё монд» Бюлоза[9] и собрал уже пять тысяч экземпляров. Еще он чрезвычайно ценил английских романистов XVIII века и похвалялся на каждом углу, что в двадцать четвертый раз перечитал «Жизнь и суждения Тристрама Шенди»[10].