Читать книгу "Риторика - Наталья Горская"

Бесполезно так распаляться. Переживать, доказывать, спорить. В ответ эти неугомонные говоруны нагромоздят слушателям на головы кучу специальных терминов, от которых у нормальных людей возникает состояние сначала лёгкой, а потом и затяжной депрессии. Под простотой они понимают фамильярность, под раскованностью – расхлябанность. И страсть как любят употреблять «умные» словечки! Беда, что при этом не всегда понимают их значение. Вместо подлинности скажут «аутентичность». Вместо краткости – «лапидарность». Вместо неповторимый – «эксклюзив». Вместо примечания – «маргиналии» (не перепутай с маргиналом!). И вот уже намечается солидная претензия на интеллект! Уже более понятные слова в их речи самым неожиданным образом замещаются троюродными: эффектный-эффективный, невежа-невежда, абонент-абонемент. Таким людям нравится быть непонятными, это словно бы возвышает их над окружающими. Непонятность – их новая модная религия. Им кажется, что если они будут говорить понятно, то их сразу разоблачат. И всего-то надо сказать: «Шиш вам вместо зарплаты!». Ан нет, нельзя так с народом. Надо учитывать психологию и особенности контингента.

– Вы прекратите эту вашу триаду! – оборвут они любого оппонента, если что, и даже никогда не узнают, что надо было сказать «тираду».

Доходит даже до ситуальной скандации!

С ними можно препираться бесконечно, но так ничего и не добиться. И все эти диалоги очень похожи на стихотворение Игоря Талькова «Собрание в ЖЭКе»:

А затем последний съезд

Процитировал нам весь,

Речи, прения, доклады

Зачитал, как они есть.

Про бригадный про подряд

Всё строчил, как автомат,

Про согласность и про гласность,

И вообще про всё подряд.

Он ревел, как самосвал,

И пыхтел, как самовар,

Объявив нам в заключенье:

«Завтра будет семинар.

При себе иметь тетрадь —

Буду лично всех гонять

По вопросам Перестройки

И куда её внедрять».

И ответной репликой тут может быть только приблизительно следующее:

Я на ваши семинары

Болт с резьбою положил,

Я, ни много и ни мало,

Три режима пережил.

Поначалу тоже вроде

Верил в разные слова

О заботе, о народе —

Аж звенела голова!

Ну и где забота, где же?

Мне седьмой десяток лет,

Ну, а я ещё и не жил,

А уж впору на тот свет.

И таких дерзких ответов становится всё больше и больше, что заставляет ораторов всё чаще и чаще восклицать: «Как вам не стыдно?!». Орунов этих иногда били, но даже это не могло подавить в них тягу к ораторству.

А я забастовки… люблю. Потому что я учусь в институте на вечернем, и когда на работе «стоп всем машинам», можно спокойно решать варианты задач по физике и математике, писать рефераты к сессии, просто читать – тоже без проблем. У кого нет такой лафы, как учёба без отрыва от производства, те просто сидят по кабинетам и говорят, говорят, говорят… О той же проклятой политике, о ворах «при погонах» и просто в дорогих костюмах, о маньяках и разных извращенцах, которые теперь тоже стали свободно разгуливать по улицам, как главный признак «правового государства» и «гражданского общества».

Я поступила в институт, когда система нашего высшего образования переживала своеобразные изменения: из неё стали спешно удалять всё, что было связано с марксизмом-ленинизмом. Нас тогда всех погнали в институты, а то наплыв в вузы на заводские специальности резко упал. Конкурса даже как такового не было – два-три места на абитуриента! Красота! Три экзамена при поступлении, два из которых можно было сдать на «тройку» – и брали! За взятку, конечно же, но брали! Я сдала все на «четвёрку», а сочинение вообще написала на «пять», так что и взятку давать не пришлось, а на приготовленные для взятки деньги купила себе зимние сапоги. У соседки – им на работе тогда как раз зарплату сапогами выдавали. Им все завидовали, потому что другим зарплату могли выдать чем-то вообще неудобоваримым: от полусгнивших корнеплодов до запчастей к каким-то тумблерам, которые уже лет десять нигде не используются.

Такие «зарплаты» вообще не зависели от рода деятельности человека. Учителям какой-нибудь сельской школы могли выдать по мешку турнепса. Что учителю с ним делать – никого не интересовало. Учителя бросались в ближайшую деревню и обменивали его там у тех частников, кто держал коров, на молоко. Потом и с молоком надо было что-то делать. Но руководство это интересовало ещё меньше.

Нам один раз вместо зарплаты выдали банки с чёрной и очень ядовитой эмалью для окраски каких-то остовов: «Радуйтесь, что ещё не станину какую-нибудь всупонили». Дома в быту её было некуда употребить: и так-то не особенно радостно, а тут ещё такая чернота! К тому же эмаль не держалась на штукатурке и дереве, а была предназначена исключительно для металла. Потом кто-то у нас договорился, и мы всю эмаль отдали работникам с кладбища. Они делали ограды на могилы и красили их в чёрный цвет. Но у них тоже не было достаточного количества денег, поэтому они на радостях чуть ли не предложили нам взамен гробы и венки! Наши заводские остряки даже шутили:

– Уж лучше сразу место для могилы со скидкой!

Некоторые в такой кураж входили при всех этих обменах «шила на мыло», что влипали в самые неприятные истории. Зато какая радость была, когда удавалось наконец-то получить настоящие деньги, продав или обменяв полученные в качестве зарплаты сапоги, покрышки, кастрюли, пряжу, лампы и прочий хлам, которому и названия-то не подобрать!

Но больше всех завидовали тем, кому платили алкоголем. И это был даже не алкоголь в пищевом значении этого слова, а какой-нибудь спирт-сырец для «технических целей». Но некоторые его пили со страшной силой, и я так думаю, – да нет, я точно знаю, что никто даже никакой статистики не вёл насчёт того, сколько десятков тысяч человек тогда загнулось от такой «зарплаты».

Как мы учились – сказать сложно. Нам всюду говорили прямо в лицо: «Куда вы прётесь, идиоты, вы всё равно будете никому не нужны!». Но мы были молодые и наглые, и весь мир оценивали не с плаксиво-бабьей позиции «никому-то мы, горькие, не нужны!», а больше интересовались, кто нужен нам и, вообще, нужен ли. Мы, говорящим это, заявляли прямо в их растерянную морду:

– Да мы ещё сами вас к себе не возьмём!

Лет через десять-пятнадцать эти же провокаторы начнут вопить: «А куда это подевались все инженеры? А почему нынешняя молодёжь не хочет идти в рабочие?! Все по офисам сидеть теперь хотят! Избаловались! Зажрались!». Начнут вяло восстанавливать и создавать заново заводы, поднимать промышленность. И всё это под эгидой прогресса и чего-то неслыханно нового, хотя это «новое» было у нас только что. Буквально в прошлом веке.

Говорят, что пока нормальные страны просто спокойно развиваются и живут, в России заняты танцами «шаг вперёд, два назад»: то что-то разрушают, то это же восстанавливают, потом опять разрушают и вот опять уже восстанавливают. Иногда прямо на руинах разрушенного. То сносят главный храм страны, то вот уже выделяются миллиарды на его восстановление. И никто не даст гарантии, что очередной снос не повторится, за которым последует очередное же восстановление. И каждый раз с помпой, под звуки оркестра и дурацких речей, а главное, – непременно с почётным разрезанием памятной ленточки! А над всем этим непременно колышется какой-нибудь, совершенно дурацкий, транспарант, типа «Прогрессивные технологии – в массы!» или «Мы – впереди планеты всей!» (пока только по идиотизму). И сколько бы ни кромсали эти ленточки на память, а каждый раз память не помнит, что всё это уже было много раз.