Читать книгу "Свобода по умолчанию - Игорь Сахновский"

Надреев нехотя выключил голографическую блондинку, возлегавшую на его рабочем столе в гинекологической позе, мрачно помолчал с минуту и ответил, что лауреат Лепнинов не для того столько лет зарабатывал репутацию отважного бунтаря и при этом всегда точно совпадал с генеральной линией власти, чтобы мы сейчас вдруг запретили главный труд его жизни. Пускай он будет классиком, нам же меньше хлопот!

Голографическая блондинка снова включилась и томно поползла по столу.

9

У Турбанова были свои устойчивые кулинарные причуды. В обеденное время он не ходил с коллегами в солидные, проверенные заведения для госслужащих, где контролировалось национальное происхождение продуктов и почти официально работала прослушка, а направлялся в малозаметную и тесную, как вагонный тамбур, пирожковую, она же Кулинария № 1, которая ещё с советских времён ютилась сбоку припёку, на торце здания мэрии – бывшего горсовета.

Там негде было присесть, редкие посетители стояли, опираясь локтями на высокие столы с мраморными круглыми столешницами. Кормили по-студенчески: беляшами, пирожками с капустой или с повидлом, иногда сухощавой жареной рыбой и сизым рассольником с перловой крупой. Из какого-то военно-промышленного бака устрашающей величины наливали чай, пахнущий вчерашней баней, или бережно разбавленное какао.

Турбанов пристраивался к угловому столику возле окна и, пока жевал свои пирожки, отхлёбывая из гранёного стакана, всегда поглядывал сквозь мутное стекло на площадку напротив мэрии, окаймлённую по периметру начальственной автостоянкой. Что характерно, когда он шёл сюда обедать, его абсолютно не интересовал этот казённый участок, плевать он на него хотел. Но стоило ему оказаться внутри пирожковой, за привычным столом, как вид из окна превращался в тягучий и таинственный многосерийный фильм, который хотелось смотреть ежедневно, месяцами и годами, что зритель Турбанов, собственно, и делал почти без отпусков.

Там длились штрихпунктирные сюжетные линии с выразительными пробелами и действовали беспризорные герои, за которыми хоть кто-нибудь должен же присмотреть. Нельзя было не удостоить внимания пожилую уборщицу мусора, которая при любой погоде ходила в лохматом мохеровом платке и толстом комбинезоне камуфляжной раскраски. В промежутках, свободных от подметания и соскребания, она просто озирала доверенный ей ландшафт, чтобы вовремя подбирать каждый пригнанный ветром палый листок или неучтённый окурок.

Был один нештатный случай, когда на стоянку прибыл броневик мэра. Площадку немедленно зачистили от всех, кроме дворничихи в камуфляже, которая смотрелась как легальная часть пейзажа. В опасных наружных условиях охрана готова к любому вероломству, но даже она слегка дрогнула, когда женщина рванула навстречу градоначальству и сбивчиво заговорила, указывая пальцем куда-то назад. Мэр города отлично владел собой, он улыбнулся простой горожанке и пожал её простую народную руку, после чего уборщицу плавно уронили наземь и оттащили в сторону, как мешок с овощами.

Иногда здесь швартовался лазоревый «Бентли Экстра Континенталь»; таких машин было две штуки на весь город, и обе принадлежали торговой сети «Родина», которая включала уже тридцать девять супермаркетов, а «Родина» всё возводила и возводила новые – целыми кварталами, одним сплошным прилавком под единой гордой вывеской «Родина». И, понятное дело, это не могло бы свершаться без чуткого пригляда городских властей.

Наблюдательный Турбанов, к примеру, точно знал, что в первый понедельник каждого месяца, ближе к концу обеденного перерыва, когда он уже допивает чай, в запылённом кадре за окном обязательно всплывает автомобиль небесного цвета, глушит мотор и ждёт – из машины никто не выходит. Затем на крыльце мэрии, между гранитными колоннами появляется хмурый, страшно озабоченный человек в дорогом костюме. С гримасой тяжёлого недовольства он смотрит по сторонам и подавляет скупую зевоту, прежде чем двинуться в сторону «бентли»; идёт медленно и неохотно, как бы делая величайшее одолжение. Дверца голубой кареты приоткрывается на пару таинственных секунд, и вот уже недовольный зевальщик идёт обратно с объёмистым магазинным пакетом размером с приличный чемодан, и может показаться, что он, допустим, купил жене шубу, но зачем-то несёт её на работу, а не домой.

Эту сцену повторяли ежемесячно, и любопытство Турбанова обострялось тем, что персонаж в костюме внешне был очень похож на него самого, хотя Турбанов никогда не вёл себя так надменно и не имел такого роскошного костюма, сшитого, наверное, космическими пришельцами из какого-то металлического бархата.

Но гораздо сильнее, чем внешнее сходство, его интересовала невидимая стеклянная плёночка между кротко жующими, навсегда заурядными людьми в пирожковой и вот этими небожителями, благодаря которым в природе осуществлялся круговорот законов, денежных знаков и ценных веществ.

10

В субботу он отправился на Клептоманский рынок, названный так в честь полковника зенитных войск В. Клептоманова, который, говорят, не жалея жизни, освобождал рыночную территорию (между вторым и девятым павильонами) от бандеровцев и басмачей. Но это было в прошлой или позапрошлой стране, а теперь на рынке мирно торговали самодельной пепси-колой, домашними маринадами, контрабандными стразами на развес, сушёными грибами, неприличными голограммами и нравственно устарелым кино. Вот ради последнего Турбанов сюда и приезжал.

Нравственно устарелыми считались фильмы, которые в прежние времена разрешались к показу, но по мере достижения народом намеченной степени моральной чистоты изымались из употребления и попадали под запрет.

Самый лучший выбор запрещённых фильмов был у торговца потерянными ключами. Над прилавком висели тяжеленные гроздья тёмного металлического хлама. Постоянный клиент Турбанов однажды не выдержал и полюбопытствовал: неужели кто-то покупает чужие ключи от неизвестных дверей и замков? Продавец ответил: ещё как покупают, даже чаще, чем фильмы. Он, кажется, и сам удивлялся, не понимал – зачем.

Турбанов добыл именно то, что искал.

Вечером того же дня с каким-то непонятным волнением он посмотрел фильм «Гибель Дон-Жуана», переписанный из пиратских закромов на стандартную «школьную» флэшку поверх учебника православной арифметики.

Досмотрев, он пошёл на кухню, заварил себе чёрного чаю и сел смотреть второй раз.

Это была наивная любовная мелодрама с участием популярного в то время эстрадного певца, похожего на кем-то обсосанный и выплюнутый леденец. Целых двадцать минут экранного времени он хватался за шпагу, холил свои мушкетёрские усики и пользовался милостями восторженных девиц, пока вдруг на двадцать первой минуте не встретил донну Анну, задумчивую бледную вдову. Здесь Турбанов прекращал ускоренную перемотку – и, наоборот, замедлялся, даже останавливал кадры, чтобы всмотреться в лицо, которое не успел разглядеть тогда в тёмном дворе. В фильме она была гораздо моложе и без той рыжеватой пряди, сдуваемой со лба.

Ему нравилось, что она плохо играет, то есть вообще почти не играет, а ведёт себя перед камерой скорее вынужденно: ну что поделаешь, такой вот убогий сценарий, надо же где-то сниматься!.. А то, что на сорок седьмой минуте она отвечала этому типу с усиками слабой улыбкой и чем-то вроде взаимности, можно было объяснить только режиссёрским произволом. Правда, за шесть минут до финальных титров она появлялась в кадре полностью обнажённая в полутьме – спиной к зрителю, но лицом к своему киношному жениху, и это вызвало у Турбанова болезненный приступ ревности, которого он сам от себя не ожидал.