Читать книгу "Формула красоты - Станислав Хабаров"

Они же, получив багаж, поднимутся в аэропортский ресторан и разопьют бутылочку из аэропорта «Шарль де Голль» и к ней добавят местного розлива, всё за моё бесценное здоровье, хотя это скорее похоже на поминки. А мне даже не икалось. Я мчался, радуясь, что всё позади, искренне не понимая, что всё действительно теперь для меня позади.

Пятно третье

Удивляет логика французов. Перед отправкой в космос той самой экспериментальной конструкции, из-за которой и затеян весь полётный сыр-бор, выясняется, что одна деталь сделана не так и должна быть доработана. В ответ мы слышим: «На доработку больше денег нет». «Так не раскроется конструкция, и всё коту под хвост. Два года усилий, надежд и чаяний». «Мы всё понимаем, – отвечают французы, – только действительно деньги кончились». Собственными средствами исправляем очевидный дефект. Позже выяснилось, что на доводку конструкции у них денег нет, а на итоговую встречу – и не где-нибудь, а в Ницце, на Лазурном берегу – они находятся.

В Ниццу летела от нас пёстрая компания. Матисс писал: «Закрыв глаза, я вижу эти объекты лучше, чем с открытыми глазами, без мелких погрешностей, вот эти объекты я и пишу». А что опустить мне?

Память оставила предвыездную суету, тезисы докладов и их утверждение комиссией. Слёзы Соньки на территории ЦУПа, на отрезке к проходной. Но отчего рыдала она? Разобраться я не пробовал. Возможно, женская рефлексия, реакция на события.

«Красота спасёт мир», – повторяют теперь на каждом углу. Как же, ждите, спасёт. И что называть красотой? В красоту Франции я выбираюсь по-особому. Есть своя прелесть ранних утренних минут. Тротуары пусты. Пуста светящаяся коробочка трамвая. Вымытое пустое метро. Красота пустоты.

Дома ритуально присели, помолчали, и в этом ещё наша общая жизнь, а там, за порогом начинается путешествие. Масса деталей в реестре этого необычного дня, который в официальных бумагах считается полуднём. (День приезда и день отъезда – один день).

В чистом пустом вагоне пахнет дорогим табаком. Должно быть ехали иностранцы. Коротким переходом перехожу на другую линию метро. Капли воды на мраморных плитах пола словно следы прощальных слёз. «Не плачьте. Я не надолго. Через неделю я снова буду здесь».

Сбоку из чемодана выглядывает клочок рубашки. Можно убрать, пока никого нет. Но постепенно вагон заполняется. Напротив села семья: мать, дети, сумка на колёсиках. Дети затевают возню, затем засыпают, прильнув к матери. Рядом садится лётчик, поставив у ног портфель. Может, это – мой лётчик, от настроения и умения которого зависит моя жизнь?

Станция «Беговая». Всего лишь раз мы были здесь и играли на бегах. Всего лишь раз, первый и последний. Хотя отчего последний? Жизнь ведь не окончилась. Вагон наполняется и опорожняется. Едут на дачу. По ночам там ещё холодно и боязно ночевать, но тянет за город хоть на несколько часов, и отправляются в такую рань… Девушка читает книгу. Должно быть, едет на работу, и для неё это привычный маршрут.

Нет, это не наш пилот. Он выходит на «Тушинской», как и семья. Можно и раньше догадаться: отсутствует международный лоск. Странное дело, в вагоне занята одна сторона. Возможно, это проявление целесообразности – садятся напротив открывающихся дверей.

«Сходненская». Все вышли. Мне одному ехать до конечной «Планёрной». Дальше автобусом мимо ежей, где в 41-ом были остановлены оккупанты. Совсем недавно мы были здесь, только сворачивали в другую сторону и вместе с нами холодным грузом был Гена Жуков, умерший в Париже на улице Ренн.

До Парижа мы летим с космонавтами. Мы сидим с Соней в салоне аэробуса, в последнем ряду, где всего по два кресла с каждой стороны. За спиной «пятачок» курильщиков и туалеты. Мы беседуем, у нас с ней много общих знакомых и тем. Как – никак вместе работали несколько лет назад. Мы сидим и светски беседуем. Перед нами в ряду Лёня Сюливанов. У него в ногах большая спортивная сумка. Временами он оборачивается, предлагая принять по капельке.

Предлагаю Соне. Она отказывается, мы чинно беседуем. Я лечу в Париж какой-то «надцатый» раз, а она впервые за границу и сразу в Париж и Ниццу. Переживает. От курильщиков отделяется космонавт Волков – commandant Волков, герой дня. Это его настойчивыми усилиями была распахнута французская раскрывающаяся конструкция.

То, о чём говорит Волков, потрясающе. Он предлагает Соньке удивительный автомобильный маршрут через всю Францию: Бургонь, Шампань, Прованс к Лазурному берегу. Ну, что на это можно сказать? Вспоминается Азиз Несин «Если бы я был женщиной». Сонька слушает и улыбается. Она выглядит элегантно: чёрный костюм, из-под короткой юбки длинные ноги. Всё в ней притягивает. Отвечая Волкову, я оборачиваюсь, говорю, что этот маршрут – мечта и замечаю перхоть на сонькином воротнике. Интерес мой к ней тотчас пропадает. Такое – не редкость для меня. Деталь и отношение меняется. Глупо, по-детски, но с этим ничего не поделаешь. Таков уж я.

Весь этот день – долгая дорога. Кружным путём по Парижу из аэропорта Шарль де Голль в Орли с остановками у Нотр-Дам и на Монмартре. В соборе я рассматриваю подиум. В Москве он не давал мне покоя, я пытался его описать: мраморный, со ступеньками… А дальше что? Теперь рассматриваю. Любуюсь восточными витражами. Вернувшись я что-то читаю про Нотр-Дам и каждый раз нахожу новое, а позже подтверждение прочитанному.

Иду вдоль стены. В ней ниши святых, как индивидуальные каюты у нас на станции. Я знаю, что космосу покровительствует святая Сессиль. Где она? Есть ли у неё собственная каюта-келия? У выхода протягивают афишки: через пару часов в соборе зазвучит органная музыка, но мы будем далеко.

В автобусе Соня садится на передний ряд к Грымову. К чему неуместное притворство? А рядом Таисия с шефом. Они беззаботно болтают. Они теперь в центре всего. Я мог бы о многом им рассказать. Ведь о Париже я начал читать ещё тридцать лет назад, студентом второго курса в подсобке ленинской библиотеки.

Мне вспоминается вытянутая комната в металлических стеллажах с окнами на кремлёвские башни. Я могу многое рассказать, но меня никто не спрашивает. Хотя не трудно догадаться: совсем не просто попасть сюда и Соньке нужно поездку отрабатывать согласно принципу «дал-взял».

Не знаю как это получается, но некоторых особ женского пола меня так и тянет называть Катька, Сонька, Дашка. И не иначе, хотя я прекрасно понимаю, что это неприлично и стараюсь этого избежать. Но логика вещей заставляет, и я их всё равно их так называю, хотя не вслух, то хотя бы про себя.

На площади Терт – обычное столпотворение, и Грымов с Сонькой теряются. Мы ждём их у церкви Сакре-Кёр у автобуса. А их всё нет и нет. Пропали они. Должно быть, он ей сказал: подождут, а у неё коленки тряслись и небось холодело в животе от мысли, что она здесь, в месте мечты. Тогда из-за них мы чуть было не опоздали в Орли.

В броске на юг мы сидим привычной компанией в самолётном хвосте. А впереди продолжается шикарная выездная жизнь.

«Поесть пора». Стоило шефу заикнуться и «Сейчас, Володечка, закудахтала Таисия, – вот сосиски подкопчённые», а «сенбернар» Леня Сюливанов раскрыл бездонный саквояж. И понеслось, угощали и соседа – негра со скрипкой, а закончилось всё тем, что сосед забыл в самолёте скрипку, а Сюливанов недавнюю гордость свою – импортный фотоаппарат.