Читать книгу "Политика - Адам Терлвелл"

После того как они влюбились друг в друга, но до лесбийского эксперимента и до секса втроем, один из них влюбляется в другую девушку.

К концу этой истории один из персонажей умрет от опухоли мозга.

Ах, если бы все было так просто, как кажется. Если бы у событий не было предыстории.

2

Итак, вот с чего все началось, и продолжилось.

Спектакль.

Папа взял Нану с собой на постановку, возобновленную в театре Донмар-Уэрхаус. Единственное представление. Спектакль был по пьесе Оскара Уайльда “Вера, или Нигилисты”. Этот спектакль, объяснил Папа, открывает Неделю пьес Оскара Уайльда. Идея проведения Недели принадлежала знаменитому политическому драматургу Дэвиду Хэару. Он хотел показать, что Оскар Уайльд был нашим современником. Человеком двадцать первого века. Гомосексуалист Уайльд понимал, что политика пронизывает все и вся.

Папа входил в правление Донмар-Уэрхауса, так что ему надо было смотреть спектакль. Это моя работа, сказал он. Волей-неволей, а смотреть надо. Ему не хотелось идти одному. Он хотел пойти с Наной. Это доставит нам удовольствие, сказал он. Современная постановка классической пьесы. Дэвид Хэар назвал пьесу классикой.

Однако Нану убедил не Дэвид Хэар. Ее убедил Папа. Она пошла с ним, потому что любила его.

Тут надо кое-что объяснить. Папа был вдовцом. Мама Наны умерла, когда той было четыре года. Мамы Наны в этой истории нет. Вот почему мама Наны отсутствует и в отношениях между — Наной и Папой. Безмолвно отсутствует. Нана всегда считала ее лучшим другом (вернее, подругой) Папы. Когда Нана представляла себе маму, она представляла ее беседующей с Папой. Нана не хотела прерывать разговора между мамой и Папой. Она предпочитала, чтобы они разговаривали вдвоем, без нее.

Именно поэтому Нана и Папа составляли такую прекрасную пару. Поэтому они пошли на “Веру” вдвоем.

С этого все и началось, думала Нана позже. Спектакль стал началом. Когда в зале вновь загорелся свет, Папа провел Нану за кулисы, пользуясь своим положением. Там верхом на пластмассовом стуле сидел Моше, что означало, что он, да-да, звезда этой постановки. Но он так устал от всего этого. Устал от всей этой суеты.

Моше был актером.

В первый раз Нана увидела его на сцене, освещенного огнями рампы и такого театрального. Потом, когда они были уже влюблены, она дразнила его и говорила, что на самом деле не разглядела его в тот раз. Нана почти дремала. Оскар Уайльд навевал на нее скуку. Взамен она глядела по сторонам — на будку осветителя, на тискавшуюся эффектную парочку слева. Ее раздражала вертикальная спинка сиденья и глухое покашливание за спиной.

Вот почему когда Моше — актер, который играл князя Павла Мараловского — встал со своего стула за кулисами и улыбнулся фирменной княжеской улыбкой, она не поняла намека. Она увидела лишь налет зубного камня на верхних зубах Моше. Один его глаз был чуть меньше другого.

Это могло показаться придиркой с ее стороны, но вовсе ею не было. Некоторые люди красивы всегда, некоторые — только временами, но Моше был особенным. Он был мастером эпизода. В частности, из-за небольшого роста в пять футов семь дюймов, и мягкого животика. Но по большей части из-за комичной подвижности мясистого лица и больших карих глаз разного размера. Небрежный персонаж, язвительный персонаж, невозмутимый чудак. Стесняясь своих запущенных зубов, Моше пожевывал правую сторону нижней губы.

Это придавало ему нечто чарующее. И застенчивое обаяние.

Моше не был смазлив, но он был очарователен. Он был игриво-изящен.

3

Часто свою любовь в первый раз встречают в самых заурядных и даже банальных обстоятельствах. Некоторым трудно это признать. Все кажется чересчур банальным. Особенно тяжко приходится тем, кто верит в космические штуки вроде предопределения, судьбы и родства душ.

Тяжело было, к примеру, Надежде Мандельштам. Она была женой советского поэта Осипа Мандельштама, сгинувшего в ГУЛАГе. Надежда верила в космические штуки. Она верила в предопределение. Вот как она описывала своего мужа: “В своем назначении он не усомнился и принял его так же легко, как впоследствии судьбу”.

Позвольте мне на секунду отклониться от своего отступления. Какая ложь! “В своем назначении он не усомнился и принял его так же легко, как впоследствии судьбу”! Это просто аморально. Надежда подразумевает, что Осип принял свою смерть в Гулаге, как свою судьбу. Он был, говорит она, счастлив погибнуть в Гулаге как поэт. Я не понимаю подобного позерства. Похоже, что быть мужем Надежды Мандельштам было непросто. Похоже, что с ней было непросто даже спокойно поесть макарон. Разве что это не роковые макароны.

Ну да ладно. В первом томе своей автобиографии и воспоминаний о муже “Утраченная надежда”, Надежда Мандельштам описывает свою встречу с великим поэтом-романтиком Осипом Мандельштамом:

По вечерам мы собирались в “Хламе” — ночном клубе художников, литераторов, артистов, музыкантов. “Хлам” помещался в подвале главной гостиницы города, куда поселили приехавших из Харькова правителей второго и третьего ранга. Мандельштаму удалось пристроиться в их поезде, и ему по недоразумению отвели отличный номер в той же гостинице. В первый же вечер он появился в “Хламе”, и мы легко и бездумно сошлись. Своей датой мы считали первое мая девятнадцатого года, хотя потом нам пришлось жить в разлуке полтора года.

Попробуйте пересказать этот отрывок, и увидите, что произошло на самом деле. Примерно так: Осип появляется в гостинице случайно. Он заходит в подвальный бар и болтает там с девушками. Одна из них ему очень нравится. Потом он год или два ее не видит, и забывает о ней. Когда они снова неожиданно сталкиваются, она его не узнает. Ему приходится напомнить ей о первой встрече. Потакая своим желаниям, они говорят друг другу: “раз мы снова нашли друг друга, значит это судьба”.

Нет, мои персонажи вовсе не так романтичны. Однако они, как и все мы, немного романтики. Как грустно, думали они, что первая встреча оказалась такой заурядной. Как грустно, думали они, что мы не влюбились друг в друга.

4

Папа обворожительно улыбался. Он расспрашивал Моше о князе Кропоткине. Вы можете подумать, что Папа был весьма эрудирован. Вы можете подумать, что Папа разбирался в русском анархизме, который был исторической основой пьесы Уайльда “Вера, или Нигилисты”. На самом деле Папа не был так уж сведущ. Он просто внимательно прочитал театральную программку.

Папа восхищался глубинами, которые он обнаружил в том, как Моше интерпретировал роль князя Павла Мараловского.

Моше скромно глядел в пол, рассматривая Папины двухцветные туфли, их текстуру и изгибы кожи и ткани.

— О да, — сказал Моше, — эта сцена нелегко далась.

Но был ли Моше на самом деле столь скромен? Нет. На кончиках и обратной стороне пальцев Моше проступала красноватая экзема, и он пытался скрыть ее, сложив руки особым образом. Он прятал руки за спину. Это сильно ограничивало его возможности жестикуляции. Поэтому Моше стоял, слегка склонив голову, сложив руки за спиной, как бы подтверждая утонченность Папы-мецената.