Читать книгу "Слуховая трубка - Леонора Каррингтон"

Прошло пятьдесят пять лет, и когда я пишу это предисловие, Леонора Каррингтон почти в таком же возрасте, как Мариан Летерби, но она по-прежнему занимается живописью. Ее самые последние картины и статуэтки демонстрируют людей, гоняющихся за птицами или превращающихся в птиц. Она изображает людей и животных в загадочном соединении, музыкальный праздник неких существ и людей, где главенствуют усыпанные звездами птицы и неземные твари, гигантскую черную собаку, держащую в лапе иконку с каким-то маленьким человечком, рыбу-ящерицу, на которой, словно в лодке, плывет другая рыба-птица-ящерица с такими же монстрами на спине.

В них все те же искания, что в начале жизни, когда Леонора (как гласит история) в возрасте четырех лет впервые нарисовала своих лошадок на величественных стенах Крукхи-холла. С тех пор она не устает возносить природное и первозданное на валы людских канонов, демонстрируя удивительную способность писать прозу вперед и назад, любой рукой и во всех направлениях. Ее интуиция, как должно идти повествование, и интерес к тому, как оно могло бы пойти по-другому, сотворили особый альтернативный, загадочный мир со своей ни на что не похожей прозой — оригинальной, веселой, приносящей радость, — сдержанно-фантастической прозой двадцатого века.

Али Смит, 2005 г.

Леонора Каррингтон

Слуховая трубка

Когда Кармелла дарила мне слуховую трубку, она, вероятно, предвидела некоторые последствия. Вообще-то я бы не назвала Кармеллу зловредной — просто у нее своеобразное чувство юмора. Трубка, без сомнения, являла собой превосходный образчик представителей своего класса, и хотя, по правде говоря, современной она отнюдь не выглядела, все же была просто прелестной — инкрустирована серебром и перламутром и сильно изогнута наподобие буйволова рога. К тому же эстетическая составляющая была не единственным достоинством данного предмета — слуховая трубка усиливала звук до такой степени, что обычный разговор становился вполне доступен даже для моих ушей.

Здесь я должна заметить, что возраст не ослабил моих чувств. У меня превосходное зрение, хотя я пользуюсь для чтения очками — если, конечно, читаю, чего практически никогда не делаю. Да, должна признаться, ревматизм несколько согнул мой костяк. Это, впрочем, не мешает мне прогуливаться в теплую погоду и раз в неделю, по четвергам, подметать комнату — упражнение, на мой взгляд, одновременно полезное и нравоучительное. Могу добавить, что все еще считаю себя полезным членом общества и надеюсь, что иной раз способна быть приятной и забавной. Меня нисколько не смущает тот факт, что у меня не осталось ни одного зуба и что я так и не научилась носить протезы. Кусать я никого не собираюсь, а достать мягкое, хорошо усваиваемое желудком съестное не составляет никакого труда. Основу моей простой диеты составляет овощное пюре, шоколад и размоченный в теплой воде хлеб. Я не ем мяса, поскольку считаю неправильным лишать жизни животных, тем более что их так трудно прожевать.

Мне девяносто два года, и последние пятнадцать лет я живу с сыном и его семьей. Наш дом, расположенный в жилищном массиве, в Англии назывался бы домом на две семьи с крошечным участком и общей стеной с соседями. Не знаю, как это называется по-испански, но звучит, наверное, как «вместительная резиденция с садом». Все это далеко от истины. Тесный домишко никак не назовешь вместительным, а вокруг нет ничего, даже отдаленно напоминающего сад. Но маленький задний дворик все-таки имеется, и я его делю с двумя моими кошками, курицей, служанкой с двумя детьми, некоторым количеством мух и кактусом по имени агава.

Моя комната выходит прямо в этот прелестный задний дворик, и я считаю его очень удобным, поскольку не приходится преодолевать никаких лестниц и, стоит лишь открыть дверь, ночью можно наслаждаться видом звезд, а рано утром лучами солнца — только такое проявление светила я способна выдержать. У служанки Розины, женщины из Индии, настолько угрюмый характер, что создается впечатление, будто она вечно недовольна всем человечеством. Полагаю, меня она к человеческим существам не относит, поэтому наши отношения нельзя назвать неприятными. Агава, мухи и я — предметы, неотъемлемые от заднего дворика, и, будучи элементами пейзажа, воспринимаются как таковые. Кошки — иное дело. Их индивидуальность в зависимости от настроения Розины либо вызывает в ней вспышки восторга, либо выводит из себя. С кошками она разговаривает, чего никогда не делает со своими детьми, хотя, как мне кажется, по-своему их любит.

Никогда не могла понять эту страну и теперь начинаю опасаться, что больше не вернусь на север и не сумею выбраться отсюда. Но нельзя оставлять надежду, ведь чудеса случаются, и случаются очень часто. Люди считают, что ждать пятьдесят лет отъезда в какую-нибудь страну — это долгий срок, поскольку зачастую он составляет больше половины их жизни. Для меня же пятьдесят лет — это всего лишь отрезок времени, застрявший где-то, где мне совершенно не хочется находиться. Последние сорок пять лет я только и делала, что пыталась вырваться отсюда. Но не сумела: должно быть, держит меня в этой стране некая колдовская сила. Когда-нибудь я все-таки пойму, почему так долго здесь живу, хотя грежу северными оленями, вишневыми деревьями, лугами и пением дрозда.

Не всегда средоточие моих мечтаний — Англия. По правде говоря, я не особенно хочу обосноваться именно там, но мне надо навестить в Лондоне мать. Она стареет, хотя обладает великолепным здоровьем. Сто десять лет — возраст не великий, во всяком случае по библейским меркам. Слуга матери Макгрейв, посылающий мне почтовые открытки с видами Букингемского дворца, утверждает, что она по-прежнему очень подвижна в инвалидном кресле, хотя я не очень понимаю, как человек может быть подвижен в инвалидном кресле. По словам Макгрейва, мать совершенно ослепла, но бороды у нее нет — это уже намек на мою фотографию, которую я в качестве рождественского подарка отправила в прошлом году.

У меня на самом деле есть короткая седая бородка, которая у обычных людей вызывает отвращение. Лично я нахожу, что в ней есть особый шик.

В Англии я пробуду всего несколько недель, а потом осуществлю мечту всей моей жизни — отправлюсь в Лапландию, где меня будут катать в санях собаки, очень мохнатые собаки.

Но это отступление. Не хочу, чтобы кто-нибудь решил, что меня слишком заносит. Меня заносит ровно настолько, насколько я хочу.

Итак, я живу со своим Галаадом.

У Галаада большая семья, и он отнюдь не богат. Зарплата маленькая, потому что он не посол. Тем, как я слышала, правительство положило более достойное жалованье. Галаад женат на дочери управляющего цементным заводом. Ее зовут Мюриель. Ее родители — англичане. У Мюриель пятеро детей, один из которых — самый младший — все еще живет с нами. Пареньку Роберту двадцать пять, и он не женат. У Роберта не слишком приятный характер — даже в детстве он плохо обращался с кошками. Носится повсюду на мотоцикле, и это он притащил в дом телевизор. С тех пор мои визиты в переднюю часть нашего жилища стали чрезвычайно редкими. Ежели я там теперь и появлюсь, то больше в виде фантома, я бы так сказала. В результате остальная семья вздохнула свободнее — ведь мои манеры за столом стали отличаться от общепринятых. С годами человек все меньше обращает внимания на то, что раздражает других. Например, в сорок лет я бы засомневалась, прилично ли есть апельсины в набитом битком трамвае или автобусе. Теперь я не только могу без зазрения совести жевать в общественном транспорте апельсины, но и съела бы, не смущаясь, обед из трех блюд, да еще запила стаканчиком портвейна, который время от времени употребляю в качестве лечебного средства.