Читать книгу "Минус на минус - Лидия Рыбакова"

Всё это время для общения я категорически не годился. К работе отношусь очень серьёзно. Как и ко всему остальному. Распорядок не меняется ни при каких обстоятельствах. Почти ни при каких.

Вечером, наконец, я отрывался от бумаг и оказывался в распоряжении своей прекрасной половины. Тогда меня можно было вывести на совместную прогулку или на какое-нибудь мероприятие, где я, впрочем, больше помалкивал и думал о своём. Одна из жён даже как-то устроила совершенно дикую сцену по поводу того, что театральная программка к концу спектакля оказалась исписана формулами и исчерчена графиками. Но и скандал не помог. Естественно, я покорно и виновато всё выслушал, кивнул головой – после чего жизнь продолжилась совершенно по-прежнему.

Особенно женщин бесило то, что распорядок не менялся ради них. А вот если звонил или появлялся Иван – любые дела мгновенно откладывались. И Аннушка вполне могла зайти в кабинет в любое время и с любым вопросом: она получала исчерпывающий ответ и любую помощь мгновенно. В отличие от жён.

Дольше полугода, слава богу, ни один брак не продержался.

По крайней мере, так было до Ниночки. Хотя она ведь не жена…

В палату вплывает Петровна. Рослая бабища в синем застиранном халате и разношенных больничных тапках, и, как всегда, с недовольным выражением.

– Больной! – она никогда и никого из пациентов не называет ни по имени, ни по фамилии. Только так. – Вы долго прохлаждаться собираетесь? Вас Иван Семёнович заждались!

– А?

– Не рассуждать! На психотерапию, опаздываете! – от зычного контральто няньки звенит в ушах.

– Иду-иду. Извините.

Петровна порывается ещё что-то сказать, но я поспешно огибаю её дородную фигуру и выскакиваю в коридор. Петровна смотрит вслед, качая головой.

Зелёные занавески на окнах, по стенам картины, в основном, работы самих же больных, серые двери…

Кабинет главврача. Фиалки на окне, застеклённый шкаф со спортивными призами – гордость хозяина, открытый ноутбук на письменном столе.

Иван сидит не перед компьютером, а на кожаном диване. Рядом – такое же кожаное кресло и столик с двумя чашками и электрочайником, из носика которого поднимается струйка пара. «Не так уж и опоздал, – думаю я, – чай ещё не остыл».

– Привет, старик.

– Привет! – Иван рад, это видно. Улыбка самая настоящая. – Садись, поговорим. Как сам? Как твои «голоса»?

– Сегодня никак. Так что нормально.

– А вчера? Меня все выходные не было. Кстати, – Иван жестом фокусника достаёт откуда-то из-под стола пол-литровую баночку с вареньем, – вот, держи! Ниночка тебе передала.

– Ну, Ваня… Ты ж отлично знаешь, я сладкого не ем.

– Вот сам ей и скажи.

– Не могу.

– Почему это?

– А то ты не знаешь.

– Хм… Ты ж говоришь – голоса помалкивают?

– А я её и не вижу.

– И что?

– И не волнуюсь.

– Вот это уже интересно, Сима. То есть, голоса появляются, когда ты волнуешься? Прежде ты этого не рассказывал!

Молчу. А ведь точно. Не рассказывал!

– Я сам об этом не думал никогда. Сейчас только понял.

– То есть ты понял, что твои голоса – проявление волнения?

– Н-н-не знаю… похоже…

– Твоего волнения? Внутреннего? То есть – это твой внутренний голос?

Молчу. Это требуется обдумать.

Разлили чай, открыли банку. Иван радостно запускает туда ложечку. Варенье на просвет – как рубин и пахнет… ах, как пахнет! Прямо земляничная поляна! Ничего не скажешь, Аннушкина дочь выросла вся в мать… Только красивее! Сердце чуть сбилось с ритма, как обычно при подобных мыслях.

Да, сладкое вредно. Впрочем, и дело ведь не в варенье.

Чай горячий и крепкий. В точности, как я люблю. Старый друг – это старый друг, хоть и врач. Вот и с ответом не торопит.

Наконец сформулировал:

– Знаешь, Ваня, вряд ли. Понимаю, опять скажешь, что симптом. Я бы сам не поверил. Собственно, я тогда как раз и не поверил, потому к тебе на приём и попросился. Не люблю непорядка, ты же знаешь. А приказывающие голоса ниоткуда – это точно неправильно. Но вот послушай меня. Не как врач, а как друг. Не мои это мысли, точно. Не мерещится мне, честное слово. Даже, наверное, это вовсе не в голове, а само по себе. Не знаю, почему никто, кроме меня, не слышит. Может, голос этого не хочет?

– А тогда волнение при чём?

– Думаю, голос чувствует, когда я беспокоюсь. Советует, как это исправить, решив задачу.

– Сам посуди, Сима. Ты же всегда невозмутим. Сколько я тебя знаю, и то частенько не могу догадаться, о чем ты думаешь!

– Зато вот тебе говорить вообще не обязательно.

Иван смеётся.

Будь мы только друзьями, на том бы разговор и закончился. Но врач остановиться не может.

– А ты не думаешь, что попросту споришь сам с собой? Вот вспомни, как это случилось в первый раз. Ты же мне рассказывал. Тогда Аннушка приболела, и вместо неё в твой дом пришла Ниночка… ну, помнишь? Был вечер…

… Да, был вечер. Последняя жена – как её звали-то? Кажется, Соня! – ушла недели за две до того. Адвокаты как раз вели переговоры, что она хочет получить при разводе: домик за кольцевой, где могла бы жить со своим любовником, или кругленькую сумму. Собственно, я бы отдал ей и то, и другое, лишь бы поскорее, – но мой адвокат очень работящий. Вероятно, из-за почасовой оплаты.

…Был вечер. Тихий августовский вечер. Я сидел перед открытой дверью балкона и смотрел в небо – там как раз падала большая звезда. Вспомнилось детство и мамин вскрик: «Загадай желание! Скорее, пока звёздочка ещё летит!»

… Вечер. Горьковатый запах флоксов. Звезда чертит серебряный след по фиолетовому бархату неба. Что бы такое загадать? Дурацкое суеверие. А, ну и чёрт с ним. Хочу встретить женщину. Ту самую. С которой захочется состариться вместе. И чтобы ей были не важны мои деньги.

Фу, о чём я думаю. Глупо. Хорошо хоть, никто не слышит.

Что это, звонок в дверь?

Девушка в белом платье. Рыжая, стриженая, совсем молоденькая. Лет восемнадцать от силы. Высокая, тоненькая в талии, а вот бёдра и плечи, пожалуй, широковаты, и грудь – третий размер, не меньше. Туфли без каблуков. Маникюра нет. Глаза чуть раскосые, тёмные, полные губы, на носу веснушки. Красавица! Нет, не красавица. Или всё-таки да? Прелесть.

– Вам кого?

– Вы Серафим Игнатьевич?

– Да.

– Я Нина, помните?

– Какая Нина?

– Анны Владимировны дочь. Мама заболела, я у вас вместо неё несколько дней поработаю. Я всё умею, вы даже не заметите разницы… – она говорит быстро, чуть округляя губы на шипящих звуках. Не то чтобы картавит, нет. Но что-то, какая-то неточность произношения есть определённо. И впервые в жизни неправильность кажется мне очаровательной!