Читать книгу "Утренний чтец - Жан-Поль Дидьелоран"

Вот уже и второй грузовик опорожнил кузов. Тварь испустила из разверстой пасти целый залп кислой отрыжки, кусая воздух всеми молотками. Несколько промокших, разодранных листков, последние обглодки предыдущей трапезы, свисали между валами, как обыкновенные клочья кожи. Брюннер, высунув кончик языка, бешено рванул рычаги и устремился в атаку на новую гору книг.

6

Будка сторожа была островом, к которому Белан любил причаливать в обеденный перерыв. В отличие от Брюннера, выступавшего по всякому поводу и без повода, Ивон мог подолгу сидеть, не произнося ни слова, с головой уйдя в чтение. Его молчание было насыщенным. Белан мог погрузиться в него, как в теплую ванну. Рядом с Ивоном сэндвич чуть меньше отдавал пареным картоном, привкус которого примешивался к любой еде с тех пор, как он здесь работал. Порой Ивон просил его подавать реплики.

– Стенка, – объяснил он ему в первый раз, – мне просто нужна стенка, об которую бы стукались мои монологи.

Белан охотно включался в игру, как мог, зачитывал тексты, в которых почти ничего не понимал, порой на время менял пол, изображал то Андромаху, то Беренику, а то и Ифигению, пока Ивон Гримбер возносился к вершинам искусства, зычно декламируя роли Пирра, Тита и прочих Агамемнонов из своего набора. Сторож не обедал, он питался одними двенадцатисложными виршами, весь день поглощая стихи и запивая их целыми термосами своего любимого крепчайшего чая.

* * *

Грузовик пришвартовался у самого шлагбаума с тяжелым вздохом усталого кита. Ивон на миг оторвался от Дона Родриго и Химены, убедился, что законное время подвоза истекло, и вновь углубился в действие III, явление I V. Нормативными актами предусматривалось, что в целях отдыха окрестных жителей STERN обязана прекращать любую деятельность в период с 12.00 до 13.30; правило распространялось и на движение грузовиков, поставлявших Твари пищу. Все шоферы об этом знали, и опоздавшие обычно попросту парковали свою тачку на улице и ждали, когда завод заработает снова. Лишь отдельные смельчаки, вроде сегодняшнего, порой пытались обойти запрет и прорваться силой. Водитель, твердо убежденный во всемогуществе своих тридцати восьми тонн, надавил на клаксон и нетерпеливо гавкнул из-за опущенного бокового стекла:

– Я тут до завтра стоять буду?

Сторож оставался безучастным. Парень вылез из кабины и раздраженно устремился к будке.

– Эй, ты там оглох?

Ивон, не поднимая глаз от книги, выставил вперед ладонь в знак того, что ему сейчас недосуг слушать пренебрежительное тыканье шофера-доставщика на грани нервного срыва. Белан знал, что Ивон неукоснительно следует принципу: никогда, ни под каким предлогом не бросать фразу недочитанной.

– Не прерывать нить Слова, малыш! Идти до конца, скользить по реплике, пока точка не освободит тебя!

Шофер нервно забарабанил в стекло и заорал еще презрительнее:

– Он когда-нибудь свою палку поднять соберется?

* * *

Новенький, подумал Белан. Только новичок может себе позволить разговаривать в таком тоне с Ивоном Гримбером! Аккуратно заложив закладкой издание “Сида” 1953 года, Ивон кивнул Белану на ящичек, стоявший на полке, которая по периметру огибала будку. Там бережно хранились его собственные многолетние стихотворные опыты. Сторож водрузил ящик на колени и под бешеным взглядом шофера внимательно изучил имеющийся в его распоряжении репертуар. Подрагивая усами от удовольствия, Ивон вытащил карточку № 24, озаглавленную “Опоздание и наказание”. Ловко поправил галстук, пробежал глазами текст – входил в роль. Пригладил ладонью посеребренные сединой волосы, кашлянул, прочищая горло. И вот Ивон Гримбер, выпускник курса Альфонса Добена в Сен-Мишель-сюр-Лоньон 1970 года, обладатель абонемента в Комеди-Франсез с 1976-го, выпустил первый залп:

Уж полдень миновал, и стрелка часовая

Давно спустилась вниз, по кругу поспешая!

Оставьте дерзкий тон и грубую игру.

Тогда, быть может, вам врата я отопру.

С ошалелой физиономии шофера улетучились всякие следы гнева. Его подбородок с едва пробивающейся бородкой отваливался все ниже по мере того, как Ивон звучно чеканил строки. Белан улыбнулся. Новичок, конечно. По первости с ними так часто бывает. Александрийский стих застает их врасплох. От рифм, низвергающихся на голову, дыхание перехватывает не хуже, чем от ударов под дых.

– Александрийский стих, он прямой, как шпага, – объяснил ему однажды Ивон. – Бьет без промаха прямо в цель, надо только уметь его подать. Не бормотать его как заурядную прозу. Декламировать его нужно стоя. Удлинив воздушный столб, чтобы слово шло ударной волной. Перебирать стопы пламенно и страстно, читать, как любить женщину, с силой роняя полустишия, подчиняясь ритму цезуры. Александрийский стих умеет сделать вас актером. И никаких импровизаций! Двенадцатисложник не обманешь, малыш.

Ивон в свои 59 лет достиг истинного мастерства. Распрямившись во весь свой без малого двухметровый рост, он вышел из будки:

Водителей не раз преследовал мой гнев.

Являйтесь вовремя – предстанет кротким лев.

Отриньте вашу брань и ваш сердитый вид,

Проступок ваш тотчас мной будет позабыт.

Доставьте же ваш груз, но впредь остерегайтесь

Порядок преступать; часами не гнушайтесь.

Терпение мое в пословицу вошло,

Но свято я блюду закон и ремесло!

Ни чести, ни правам не потерплю урона.

В обличье благостном скрывается Горгона.

Пускай служитель я, но здесь я господин,

Судеб водительских всесильный властелин!

Шофер запаниковал. Перед ним внезапно явился не Ивон Гримбер, ничтожный заводской сторож, но всемогущий храмовый жрец. Алые губы под сивыми усами бестрепетно извергали смертоносные фразы. Парень предусмотрительно дал задний ход и на цыпочках остроносых “казаков” стал отступать к кабине своего “вольво”, ища укрытия от стихотворного ливня. Ивон последовал за ним. И покуда юноша на грани истерики изо всех сил вертел ручку, поднимая стекло, он высился на подножке и швырял в кабину охапки стихов.

Как смело и хитро – под натиском укора

В машину убежать от своего позора!

Но вам не скрыть конфуз и не унять волненья;

Чтоб смолкла песнь муз, просите извиненья!

Вконец затравленный парень, уткнувшись в руль в знак покорности, пробурчал нечто непережеванное, но похожее на сожаления. Когда он окончательно закрылся в своем стеклянном убежище, Ивон огласил воздух последним четверостишием:

Сей миг иду открыть незыблемый запор.

Стихает гнев, когда кончается раздор.

Итак, свободен путь! Спешите под разгрузку,

Везите молоху обильную закуску.

Сопровождая слова жестом, Ивон поднял шлагбаум, и грузовик зафыркал в облаке выхлопных газов. Белан отлучился из будки друга-стихотворца, чтобы проследить за разгрузкой. Шофер, еще не оправившийся от шока, вывалил половину груза на платформу, а половину на парковку. Парень отметил путевку и уехал, радуясь уже тому, что проезд открыт и ему не надо выдерживать новый натиск Ивона Гримбера: тот вновь удалился в Кастильское королевство, дабы вместе с Хименой ожидать нападения сарацин.