Читать книгу "Бойтесь данайцев, дары приносящих - Анна и Сергей Литвиновы"

Молодой парень, стоявший позади нее в троллейбусе – чистый, румяный, кровь с молоком, – когда увидел лицо очень немолодой женщины, аж покраснел.

– Ой, извините.

– Ничего. Мне даже нравится. Только не называйте меня теперь, чтобы исправиться, бабушкой. Да, я выхожу.

Она не спеша спустилась по ступенькам троллейбуса – увы, куда-то навсегда исчезла прежняя прыть. А парень, сбежавший сзади по ступенькам, порскнул по своим делам, даже не попрощавшись.

Что ж, неудивительно, что он обознался. Она ведь до сих пор, как говорится, сзади пионерка, спереди пенсионерка.

Галя вышла на Ленинском проспекте, на площади с памятником Гагарину. Сорокаметровый Юра Самый Первый, изготовленный из титана, стоял в «тадасане» – йоговской «позе горы», устремленный ввысь, к небу. Странно, что идеологические начальники в восьмидесятом, когда этот монумент в ударном порядке открывали к Московской олимпиаде, связи памятника с полузапретной и подозрительной тогда йогой не заметили и скульптора не поправили. Впрочем, кто из чиновников мог знать тогда, что такое «тадасана»?

Вот он кем стал, Юра, сорокаметровым титановым человеком. А ведь он для нее когда-то был просто Юркой. Все они тогда были друг для друга Юрками, Лешками, Гришками, Вальками, Галками. Но он и тогда был лучшим: самым веселым, красивым, компанейским, заводным. А может, на него тогда уже лег солнечный отсвет его всемирной славы, и это приподнимало его над другими? Так или иначе, он и впрямь был номер один. И как жалко, что он был женат. И строгие, более чем монашеские нормы первого отряда никогда бы не позволили ему уйти из семьи. А увести его хотели бы многие – ясный, умный, заводной, веселый и бесстрашный – он был образцом настоящего советского парня.

Слезы подкатили к горлу, выступили на глазах, едва не полились по щекам. Прохожие с удивлением оборачивались на нее: стоит бабка, стройная, хорошо одетая, на провинциалку не похожая, пялится на памятник и едва не плачет. Нет, нет, надо прекратить эту мерехлюндию и влиться в бодрый столичный ритм, помчаться по своим делам – тем более ноги пока носят, сердце бьется ровно. И даже на вышеупомянутую йогу она трижды в неделю в близлежащий спортклуб ходит – правда, перевернутые асаны больше не делает. Как там они балагурили пятьдесят лет назад в Звездном городке (который тогда еще не назывался Звездным): «Почему нас отбирали – по здоровью, а спрашивают теперь по уму?» Шутку, кажется, он и пустил в оборот – Юра Самый Первый.

Зазвонил мобильный телефон. Пока она порылась в сумочке, пока нашла, достала – он перестал верещать. Галя чертыхнулась. Все-таки годы сказываются – быстродействие уже не то. Да и сноровки обращаться с гаджетами недостает. Пока пожилая женщина, достав очки, пыталась рассмотреть на определителе номер абонента, сотовый зазвонил снова. Она схватила трубку. Раздался знакомый голос: «Алло!» Бывший муж Владислав Дмитриевич Иноземцев. Она рявкнула в трубку:

– Это ты сейчас звонил?

Он почти испуганно пробормотал: «Ну, я».

– А чего так быстро отбиваешься?

– Ты не отвечала, а потом прервалось. Извини.

– Ладно, черт с ним. Чего ты звонишь? Говори.

– Ты не слышала?

– Чего?

– Лерка Кудимова умерла.

1961 год.

Полигон Тюратам (космодром Байконур).

Владислав Иноземцев

Весь шестьдесят первый год Владислав Иноземцев провел на полигоне.

Тогда никто не называл это место Байконуром. Все, кто был допущен, именовали его «полигоном», или «технической позицией», или, сокращенно, «ТП». А вся остальная страна и весь мир не имели права даже догадываться – и не догадывались! – откуда это русские раз за разом пуляют к звездам космическими ракетами.

Секретно было все: где производят ракеты, как они выглядят, кто их делает, на каком топливе они летают и откуда их запускают. То место, что впоследствии назовут «космодромом Байконур», от реального городка Байконур отстояло километров на четыреста. Ближайшая к полигону железнодорожная станция именовалась Тюратамом. Единственный останавливающийся тут поезд «Москва – Ташкент» стоял две минуты.

Имелся на полигоне и свой аэродром – однако самолетом сюда прилетали небожители: главные конструкторы ракет, их замы, другие видные специалисты из разных КБ, расположенных в Подлипках, Химках, Днепропетровске, Куйбышеве[1], Реутове. Ну, и генералы, конечно, маршалы, члены ЦК и ВПК[2], а также космонавты. Более мелкие граждане доставлялись на техпозицию по железной дороге. Поездом возвращались сюда офицеры-отпускники или прибывали вновь назначенные лейтенанты. Эшелонами, порой в товарных вагонах, завозили солдат-срочников.

Военные тут преобладали. Официально полигон назывался НИИП‑5: Научно-исследовательский полигон номер пять министерства обороны, и девять десятых его обитателей, если не девяносто девять из ста, составляли люди в погонах. Гражданские специалисты, такие как Владик, назывались прикомандированными.

Когда Владику на полигоне становилось невмоготу и имелось, что немаловажно, свободное время, с так называемой второй площадки, где он жил и трудился, до полустанка Тюратам можно было подъехать – километров тридцать на попутном самосвале или мотовозе. Одеться цивильно. Белая рубашечка, галстучек-шнурочек, полуботинки. А когда скорый ташкентский тормознет – договориться с проводником. Заскочить в поезд. Посидеть в вагоне-ресторане. Распить бутылку крымского портвейна или грузинской хванчкары. Поглазеть или, если повезет, поухаживать за какой-нибудь столичной или хотя бы ташкентской фифой. Сойти в Казалинске или даже Аральске. Прогуляться по пыльному поселку. Зайти в магазин. А потом – вернуться назад, в свой мужской монастырь попутным товарняком, на площадке или даже на крыше. Привезти соседям по общежитию или Радику Рыжову бутылку цинандали или армянского коньяку. Горячительное на полигон доставлялось исключительно контрабандой: здесь действовал сухой закон.

Поезд «Москва – Ташкент» находился под пристальным оком КГБ. Советских пассажиров особо не отслеживали, но если вдруг становилось известно, что на него взял билет иностранный гражданин, на полигоне объявлялся план «скорпион-два»: во время прохождения состава прекращались всяческие работы и объявлялся режим радиомолчания. По плану «скорпион-один», когда разведка доносила, что из Турции по направлению к Советскому Союзу отправлялся американский самолет-шпион «У‑два», также следовало затаиться. А в шестьдесят первом появилась новая тревога «скорпион-три»: если над полигоном пролетал вражеский спутник-разведчик. Американские спутники-шпионы в шестьдесят первом уже летали. Советские – пока нет.

По поводу планов по соблюдению секретности местные остряки шутили, что имеется еще команда «скорпион-четыре»: когда на тюратамовских объектах появлялся лично Сергей Павлович Королев. Формально главный конструктор подлипкинского ОКБ‑1 Королев для местной публики – в большинстве своем, как было уже сказано, военной – был никем. Никто, от начальника полигона полковника Захарова до рядового заправщика, не обязан был его слушаться. Но слушали – все. Когда он появлялся («Внимание! План «скорпион-четыре»!), всем вокруг будто бы скипидара в штаны наливали (по выражению шутника Радия Рыжова). Народ начинал быстрее шевелиться, яснее мыслить, точнее считать и генерировать острые идеи. Главный конструктор сам был неизменно заряжен на Дело (в самом высоком, с большой буквы, смысле) и всех вокруг заставлял крутиться и думать.