Читать книгу "Леонид Быков. Аты-баты… - Наталья Тендора"

Евгений Матвеев вспоминал, как, готовясь к собственному режиссерскому дебюту – картине «Цыган», он обратился за советом к Быкову и услышал: «Главное – за монтажом, ракурсом и панорамой не расплескать бы душу!.. Ты только не смейся… Мне кажется, душа нашего народа чуть-чуть улыбается… Даже когда болит – улыбается». И правда, в его картинах «В бой идут одни «старики» и «Аты-баты, шли солдаты…» душа солдата чуть-чуть улыбалась вслед за душой самого Быкова.

Талант, мастерство, оригинальность и чувство ответственности, неравнодушие художника и правильное ощущение времени, в котором он живет, – необходимые составляющие творчества. Повенчанные личностью художника, они определяют значимость и глубину его произведений, характер и мощь. Все это в полной мере относится и к быковским работам и особенно ярко ощущается в двух его последних режиссерско-актерских картинах.

В народе про таких, особо стойких бойцов, говорят: «Этот человек прошел огонь, воду и медные трубы». Мол, ему ничего не страшно, он все преодолел и сумел не потерять себя. Бывает, человек с честью пройдет все испытания и трудности – «огонь и воду», закаляющие его характер и волю, а перед «медными трубами» – фанфарами славы и успеха спасует, ведь последнее испытание самое коварное и трудное. Не каждому суждено устоять перед сверкающим сиянием Славы. И далеко не всем, достойно прошедшим «огонь и воду», удается вырваться из объятий «медных труб». Немало людских судеб искалечила «госпожа Удача». В кино подобных горьких примеров немало.

Даже стоя на пьедестале Победы, человек порой не до конца отдает себе отчет в неустойчивости своего положения. Порой прозрение наступает слишком поздно. Когда сладкий туман побед рассеивается и триумфатор остается один на один с собственным «я»…

Главная опасность «медных труб» – поверить в свою исключительность, – считал постановщик фильмов «Сорок первый», «Баллада о солдате» и «Чистое небо» режиссер Григорий Чухрай. «Одним из важнейших для творчества качеств художника является, на мой взгляд, умение прислушиваться к законам искусства, – делится он мыслями по этому поводу на страницах книги «Мое кино». – Даже не понимать, а чуять их. Художник, уверовавший в свою исключительность, решает, что все зависит от него самого, и начинает навязывать искусству свои собственный законы. В этом причина многих бед». Вот, скажем, во времена Древнего Рима победителя встречали триумфом, но сзади на колеснице стоял раб, который через определенный промежуток времени напоминал триумфатору, что он не бог, а простой смертный, для того, чтобы тот не терял чувства реальности. И это имело успех.

К такому человеку, как Леонид Быков, в полной мере применимы слова шекспировского Гамлета: «Он Человек был в полном смысле слова». Леонид Быков был художником, тонко чувствующим свое время. Всматриваясь и вслушиваясь в окружающую жизнь, он старался постичь ее суть, понять ее законы, чтобы использовать это в своем творчестве. Тот же Григорий Чухрай, чтоб не терять связи с реальностью и не зазнаваться после триумфа своих картин, взял себе за правило по окончании работы над фильмом писать бескомпромиссную авторецензию. И в этом не было ни самобичевания, ни мазохизма, а одно только желание дольше сохраниться художником и не повторять ранее допущенных ошибок.

Леонид Быков с честью прошел испытания, отмеренные ему судьбой, остался чистым душой и сердцем, скромным и застенчивым человеком. Нигде, никогда, ни единого раза не использовал Быков своей огромной популярности. Друг артиста, соавтор сценария «Стариков» кинодраматург Евгений Оноприенко вспоминал случай, когда их пригасили на встречу с работниками книжной торговли. Открывалась возможность приобрести дефицитные издания, о чем им тут же и упомянули, чтобы уговорить приехать. Так вот если б не эти обещания, Быков бы, возможно, и поехал. А так – отказался наотрез. И затем где-то у кого-то выпрашивал на день-два почитать книжные новинки. Ада Роговцева вспоминает: «Как-то он сказал мне с грустью: «Вот, за границу не пускают. Говорят, сердце слабое, опасно». Ясно, что это была отговорка. А он верил. Его добротой злоупотребляли, обманывали. Перед ним часто стояли задачи, которые невозможно было решить. Как будто Господь проверял его…»

Леонид Быков обладал еще одним важным для режиссера качеством – не лгать своим зрителям, разговаривать с ними доверительно и честно, не как строгий назидательный учитель, а добрый советчик, говорящий правду о жизни. Ведь бывает и так, что люди, живя в обстановке заедающего быта, перестают отличать честность от подлости, замечать окружающую красоту. Искусство очищает жизнь, украшает, возвышая правду искусства над правдой жизни. Как художник, требовательный к себе, Леонид Федорович бережно относился и к мнению людей, для которых работал, стараясь без искажения донести до зрителей истинное положение вещей.

Евгений Оноприенко: «Жизнь не баловала Быкова. Знал он и несытость, и бесквартирье, и безденежье, знал все беды простого краматорского люда. Но он многократно усложнял себе жизнь такими максималистскими требованиями к себе – во всем буквально! – что выдержать такое мог, вероятно, он один. Очень он любил – какой-то тайно гордой любовью – нашу с ним общую родину – Донбасс, превосходно знал шахтеров, металлургов, показывал такие типажи и обряды, так говорил о своем Краматорске, что мы за головы хватались: Леня, это же кинокартина, да какая! Делай ее! Но он не спешил, все искал, все ждал, копил в душе…»

Вот что говорил о Быкове режиссер Алексей Симонов в статье «О тех, кого помню и люблю. Счастливчик» в апрельском журнале «Искусство кино» за 1987 год: «Актер, если он настоящий актер, а уж кто же был настоящий, если не Леонид Быков, вкладывает в роль всю душу. Но, ни одна роль, даже Гамлет, не в состоянии вместить всей актерской души. И если роли, идущие одна за другой, вмещают в себя практически одну и ту же часть души актера – это превращается в амплуа. Бывает, что другие части этой актерской души отмирают или впадают в глубокую спячку, и актер замыкается в своем амплуа. Оно становится формой его существования. У Быкова часть души, не вместившая в его роли конца 50-х – начала 60-х годов, не просто болела, свербила, мешала жить – она бунтовала. Этот тихий удачник ел себя поедом за каждое повторение.

Наверное, он был эгоистом, но удача средней, по его внутренней оценке, картины, в которой он снимался, не приносила ему ничего, кроме разочарования. Зависимость актерской судьбы от чужой воли, чужого вкуса и пристрастий, которую большинство актеров считает неизбежным злом, оборотной стороной профессии, он не принимал, он бунтовал, и многим этот бунт на самой вершине успеха и известности казался этаким «с жиру бешенством», в том числе и тем, от кого зависела его дальнейшая судьба.

Все мы зрители. Профессионалы, дилетанты, любители. По членскому билету в Дом кино, за кровный полтинник или по должностной необходимости в кресле маленького зала. И у всех у нас свои пристрастия. И пристрастия эти консервативны по преимуществу. Не случайно новое кино – хочешь, не хочешь – выдвигает нового актера. Старому бы этого не простили, не приняли. И поскольку зрителем каждый из нас ощущает себя в отдельности, мы слабо представляем себе, каким прокрустовым ложем для артиста является иногда наша совместная неизменная любовь к его уже сыгранным ролям…