Читать книгу "Продолжение следует - Наталья Арбузова"

А Надя уж ходит в Новоподрезкове по длинному обрыву. Дельтапланеристы разбегаются и парят в воздухе, подав вперед ноги. Им там что, прохладней? Вчера в тусовке на Новослободской из колоды карт Таро Надя вытащила: отшельник. Отшельница и есть. Ей бы в скит, лесную пустынюшку. Или, наоборот, в кругосветку. Чтоб только море и горизонт. Вот этот обрыв – высокий берег. Край света. Ultima Thülë. Внизу шумит море. И почту надо бросать в бутылках, чтоб корабль подобрал.

ГОЛОС ИЗ ОВРАГА: Кому ты нужна, фантазерка.

11. Начала и концы миров

У Кирилла Полозова друзья астрофизики. Когда распадался союз, всеми правдами и неправдами сумели вывезти большой телескоп из Ялты. Смонтировали его на Кирилловой даче в Вострякове. Двенадцать соток большей частью поросли честной крапивой. Купол самодельной обсерватории отъезжает на ржавых рельсах – открылась бездна, звезд полна. Жаркая ночь дышит Наде в затылок. Вон, гляди, двойная звезда. Зеленая, а с ней оранжевая. Одна другую жрет. Ну и пусть. Хорошо и нестрашно Наде на обочине галактики. Потом, когда солнце погаснет – будь что будет. Это не к нам.

12. Хоть котлом зови

Четыре дня ее нету. И где ее только носит. Георгий сварил пельмени и съел. Отдраил кастрюлю шкуркой, сел смотреть хоккей на траве. Но в телевизоре снова Женя – уже бывало. На подиуме, в купальнике, в черных очках, надменная как всегда. Нам деревянные не нужны. Нам – конвертируемую валюту. Да, возьми всё. И потянулся к своему тайнику. А на экране во такой гангстер! нет, хоккей на траве. Ключ повернулся в замке – пришла наконец. Надя, можно я буду звать тебя Женей? - Ладно, зови. Мне без разницы. Начхать. (Ему, между прочим, тоже. Это чувство безадресно.)

13. Пастораль

В деревню Свинки едут втроем: Надя, реставратор Стас и обожаемая Инна. Ехать им вдоль по Питерской в сидячем вагоне за Тверь. У Инны волосы и так всегда на отлете, как у инфанты Маргариты, а тут еще ветер подувает в окно и Стас пушит их своей беспалой левой рукой. Три пальца у него отрубили по воровскому закону: с кем-то нечестно поделился после продажи копий за подлинники. Свинки – родина Инны. В прошлую поездку они втроем купили там дом для Стаса: Инна торговалась, Стас расплачивался, Надя радовалась – она умеет. Теперь едут пожинать плоды. Стас поет: Инна, Инна, ты совсем невинна. Неправда, но не будем придираться к слову. Начнем сначала: шесть зайчат решили ехать в Тверь. А в дверь стучат, а в дверь стучат – еще не в эту дверь. Пришли зайчата на вокзал, вошли зайчата в зальце, и сам кассир смеясь сказал: впервые вижу зайца. Тверь уже миновали. Дамы, на выход.

В деревне Свинки под каждой избой верещит свинья, просунув черное точно у черта рыло промежду редко прибитыми досками. Местная порода «черномырдинская». Стасово крыльцо сгнило, надо чинить. В саду парит, очень рано поспевает белый налив, и крапива в человеческий рост. Обстрекались до сплошного отека. Грызут яблоки с белыми семечками, караулят насос, откачивающий из колодца застоявшуюся негодную воду. А солнце смеется и жжет их огнем. Уезжали вчера прямо с тусовки, без предварительно уговора, легкие на подъем. Надя, ты хоть позвони, Георгин беспокоится. – А пусть его. Я куда пойду, так не спрашивалась, а отколь приду, так не сказывалась. Он и сам звонить не станет, гордый Георгий.

Вечер если и не при лучине, то при коптящей керосиновой лампе. Что-то случилось с пробками, лучше в темноте не копаться, тут всё на соплях. Завтра при свете. Инна рассказывает про свою прабабку Фенечку. Та жила в прислугах в Питере. Под стеклом в общей мозаике ее фотография. Белый крахмальный передник стоит колом. Родственная изба. Сюда же под треснутое стекло засунуты солдатские фотокарточки и групповые снимки разных лет. Инна не всех знает. Сейчас вообще не видно: фитиль вот-вот погаснет, керосину на донышке. Поют самозабвенно:

На улице дождик

С ведра поливает,

С ведра поливает,

Землю прибивает.

Землю прибивает,

Брат сестру качает.

Брат сестру качает,

Еще привечает.

Вырастешь большая –

Отдадим тя замуж,

В семью небогату,

В семью несогласну.

Не накликали дождя, а вроде собирался. Огонек при последнем издыханье. Погасла таки, зараза. Валятся спать, загодя постеливши. Утро вечера мудреней. У Филевского парка лучше, чем на Новослободской. В Нахабине лучше, чем у Фитилевского парка. В деревне Царевне лучше, чем в Нахабине. Сплю. Георгий почувствовал где-то в единой сети: она отключилась. Сегодня не позвонит. Отбой.

Утром встают поздно и, беспечное племя, пробуют поставить самовар. Раздувают сапогом. Заварки нету, вытрясают какую-то махру. Сахару не взяли – находят на полке слипшиеся конфеты из сельмага. Только раскусили – в каждой конфете по осе. Три ужаленных распухших языка. Говорить нельзя, объясняются знаками. А хохотать можно сколько угодно. Сидят на изгороди, глядят в верховье мелеющей речки. Тверская скудная земля. Знойное марево. Сухмень.

14.Верхом на заборе скачи куда все

Надя с Инной навещают в переделкинском доме творчества Кирилла Полозова. Торопятся втроем на открытье музея Евтушенки. Дергают калитку возле нового корпуса – не получается: висячий замок. Надя в сарафане перелезла. Инна, расстегнув юбку спереди и сзади – за ней. Кирилл оседлал забор – и ни взад ни вперед. Кричит капризно, что ему больно тут сидеть – телосложенье и вес не позволяют. Женщины стаскивают его, едва не оставив без порток. В довершенье всего оказывается, что калитка была заперта, а ворота нет. Спешат, утирая пот со лба. Июльская жара еще не квалифицирована как экологическая катастрофа. Вот, думают, через пару дней придет погода из Питера, как приходит всегда. Ну-ну. А милиции, милиции! что нерезаных собак. На каждом перекрестке. Наши трое у цели – их не пускают. Женщина с темными кругами под лазами, приехавшая из Самары, бьет себя в грудь, издает приглушенные вопли: всю жизнь любить! и не увидеть! Кирилл вообще ведет себя то порядочно, то непорядочно – по усмотренью. Как Бог на душу положит. В данном случае ему вожжа под хвост попала. Предъявил какое-то удостоверенье и прошел. А Надя с Инной остались стоять подле полоумной самарянки. У Нади на генетическом уровне срабатывает советская закалка. Она переждала, пока внутри пели, снаружи скандалили. В конце концов и сама пролезла, и любимую Инну протащила. Бессовестно трутся об репортеров, садятся на раскаленные стулья, отодвинув их в короткую тень забора. И веселый пестрый Евтушенко читает про инвалидов на футбольном матче. Расплавленная толпа вносит наших двух девчонок в музей. Они радостно пялятся на Пикассо и Шагала, смотрят в небо со второго этажа. И хватит – хорошенького понемножку. В небе двоится, троится, ярится солнце – гневное пламя. И Надя видит, как ангел в лохмотьях огня облетает землю. Огненный ангел. Огонь его стихия.

15. Два сапога пара

Надя видит больше других. Георгий тоже. Надя видит спиной – Георгин не хуже. Надя, раз я в Сочи стоял на автобусной остановке. Вдруг мороз подрал по коже. Обернулся – за мною стенд, на нем с десяток фотографий пропавших девочек в возрасте лет четырех. Надя молчит. Она позавчера стояла ждала двести пятьдесят третьего автобуса на улице Рогова. Там живет Алена таджикская жена. Тут на Надю нашел страх. Повернулась резко, ровно кто топор занес над головой. На бетонном заборе листовка: здесь собираются строить хлебозавод, прямо над захороненьем радиоактивных отходов курчатовского института. Хоть не стой на остановках. Вот Георгин подошел бы мне. Так нет - вдвое старше и вдобавок порядком потаскан.