Читать книгу "Ночь и день - Вирджиния Вульф"

— Скорее, семейное предание, традиция. Я не уверена, что это можно доказать.

— Вот видите, а у нас в семье нет традиций, — сказал Денем.

— Как это скучно, — вновь заметила Кэтрин.

— Обычный средний класс, — отвечал Денем.

— Вы оплачиваете свои счета и говорите правду. Не вижу, почему вы должны нас презирать.

Мистер Денем бережно убрал в ножны меч, который, по уверениям семейства Хилбери, принадлежал доблестному военачальнику.

— Я всего лишь хотел сказать, что не желал бы оказаться на вашем месте, — ответил он, словно более всего заботился о точности формулировок.

— Никому не хочется быть не на своем месте.

— Мне хочется. Я бы с радостью поменялся местами с кучей людей.

— Так отчего же с нами не хотите? — спросила Кэтрин.

Денем смотрел, как она сидит в дедовом кресле, тихонько вертя в пальцах ротанговую трость двоюродного дядюшки, на фоне блестящих бело-голубых полос и бордовых переплетов с золотым тиснением. Ее живость и спокойствие, как у экзотической птички, легко балансирующей на веточке перед новым полетом, так и подбивали его раскрыть ей глаза на ограниченность ее удела. Как быстро, как легко она о нем забудет!

— Вы же ничего не получаете из первых рук, — начал он почти грубо. — Другие все уже сделали за вас. Вам не понять, как приятно покупать вещь, на которую пришлось долго копить, впервые прочесть новую книгу или сделать какое-нибудь собственное открытие…

— Продолжайте, — сказала Кэтрин, потому что Денем остановился: перечисляя все это, он вдруг усомнился, есть ли в его словах хоть доля истины.

— Конечно, я не знаю, как вы проводите время, чем занимаетесь, — продолжил он, чуть менее уверенно, — но полагаю, показываете гостям дом. Вы ведь пишете биографию вашего деда, не так ли? А подобные собрания, — он кивком указал на гостиную, откуда время от времени доносился сдержанный смех, — наверняка отнимают уйму времени.

Она выжидательно посмотрела на него, словно оба сейчас занимались тем, что наряжали некую куклу, в точности похожую на нее, и он колеблется, выбирая, где повязать очередной поясок или бантик.

— Вы почти правы, — сказала она, — но я всего лишь помогаю маме. Сама я ничего не пишу.

— Так чем же вы занимаетесь? — спросил он.

— Что вы имеете в виду? Я ведь не хожу в присутствие с десяти до шести.

— Я не это имел в виду.

Самообладание вернулось к Денему; теперь он говорил спокойно, и Кэтрин не терпелось выслушать его объяснения, но в то же время ей хотелось уязвить его, отвадить легкой иронией или насмешкой, как она всегда поступала с периодически появляющимися отцовскими молодыми гостями.

— В наше время вообще никто ничего стоящего не делает, — заметила она. — Вот видите, — она постучала пальцем по томику дедовых стихов, — мы даже напечатать книгу не можем, как раньше печатали, а что до поэтов, художников и писателей — их вовсе нет. В конце концов, я не одна так живу.

— Да, великих среди нас нет, — ответил Денем. — И хорошо, что нет. Терпеть не могу великих. То, что в девятнадцатом веке так превозносили величие, на мой взгляд, говорит о никчемности того поколения.

Кэтрин набрала в грудь побольше воздуха, собираясь с пылкостью возразить, но вдруг в соседней комнате хлопнула дверь — она прислушалась, и оба заметили, что мерный гул голосов за чайным столом умолк, а свет как будто притушили. Мгновение спустя в дверях появилась миссис Хилбери. Она застыла, глядя на них с выжидательной улыбкой, словно для нее здесь разыгрывают сцену из жизни юношества. Это была дама весьма примечательной внешности, и, хотя ей было уже за шестьдесят, благодаря окружавшему ее ореолу славы и ясности взора казалось, ей удалось промчаться над поверхностью лет, не понеся при этом ни малейшего ущерба. В чертах ее сухого лица было что-то орлиное, но малейший намек на резкость рассеивался при виде огромных голубых глаз, одновременно и проницательных и невинных, — она смотрела на мир так, словно ждала от него, что он будет вести себя благородно, более того, была уверена, что он это сумеет, стоит только постараться. Редкие морщинки на лбу и возле губ позволяли предположить, что в ее жизни все же бывали минуты затруднений или сомнений, однако они никоим образом не умалили этой веры, и она до сих пор с радостью предоставляла каждому сколько угодно попыток, а системе в целом даровала презумпцию невиновности. Она была очень похожа на своего отца и так же, как и он, была натурой живой и непосредственной, открытой всему новому.

— Ну и как вам понравился наш маленький музей, мистер Денем? — спросила она.

Мистер Денем встал, отложил книгу, но не нашелся с ответом, что позабавило Кэтрин.

Миссис Хилбери взяла в руки отложенный им томик.

— Есть книги, которые живут, — раздумчиво произнесла она. — В детстве они наши лучшие друзья, а потом вместе с нами взрослеют. Вы любите поэзию, мистер Денем? Хотя нет, что за глупости я говорю! Знаете, на самом деле милейший мистер Фортескью меня порядком утомил. Он так красноречив и остроумен, глубокомыслен и убедителен, что уже через полчаса мне захотелось потушить все лампы. Но почем знать, вдруг в темноте он еще более разговорчив… Как ты думаешь, Кэтрин, не устроить ли нам вечеринку в полной темноте? Для особых зануд оставим несколько освещенных комнат…

На этих словах мистер Денем протянул ей руку, чтобы откланяться.

— Но нам еще столько всего нужно вам показать! — воскликнула миссис Хилбери, словно не замечая этого жеста. — Книги, картины, рукописи и даже то самое кресло, в котором сидела Мария Стюарт, когда услышала об убийстве Дарнли[9]. Я пойду прилягу ненадолго, а Кэтрин пора переодеться, хотя и это платье симпатичное, и, если вы не прочь побыть немного в одиночестве, ужин подадут в восемь. Полагаю, за это время вы могли бы сочинить стихотворение. Знаете, я так люблю, когда в камине горит огонь! Не правда ли, здесь очаровательно?

Она чуть отступила в сторону, демонстрируя им опустевшую гостиную в неровном свете камина, в котором метались и дрожали яркие языки пламени.

— Милые мои вещи! — воскликнула она. — Уважаемые кресла и столики! Вы словно старые друзья — верные, молчаливые друзья. И кстати, Кэтрин, только что вспомнила: сегодня у нас будут мистер Эннинг, и кое-кто с Тайт-стрит, и с Кадоган-сквер… Не забудь, надо заново отдать багетчикам картину твоего двоюродного дедушки. Тетушка Миллисент первая обратила на это внимание, когда была у нас в последний раз, и я бы на ее месте тоже расстроилась, увидев своего отца под треснутым стеклом.

В такой ситуации попрощаться и уйти было так же трудно, как продраться сквозь лабиринт искрящейся и сверкающей паутины, ибо в каждую следующую секунду миссис Хилбери вспоминала что-нибудь новое о низостях багетчиков и радостях стихотворчества, так что в какой-то момент молодому человеку показалось, что под этим гипнотическим воркованием он вот-вот поддастся ее уговорам — притворным, поскольку сильно сомневался, что его присутствие для нее что-либо значит. Однако Кэтрин пришла ему на выручку и дала возможность откланяться, за что он был ей весьма признателен, как и любому ровеснику, проявившему чуткость и понимание.