Читать книгу "Кант - Пол Стретерн"

Эти категории включают в себя количество, качество и отношения. Они также подобны вышеупомянутым неснимаемым очкам. Мы не можем видеть мир иначе, чем с точки зрения количества, качества и отношений. Однако сквозь эти «очки» мы способны узреть лишь мир феноменов – и никогда не воспринимаем реальные ноумены – истинную реальность, которая обеспечивает или порождает эти объекты восприятия.

Можно было бы сказать, что лишь человек, который никогда не видел горы, поверит в то, что вне нас пространства не существует, что оно лишь часть аппарата нашего восприятия. И здравый смысл, похоже, согласится с этим. Но такие неуклюжие, апеллирующие к мнению возражения не имеют ничего общего с философией.

Пространство, и время, и категории (которые включают в себя такие понятия, как множественность, причинная связь и бытие) могут применяться лишь к объектам восприятия нашего опыта. Если мы применим их к вещам, отсутствующим в нашем опыте, мы придем к «антиномиям», то есть противоположным утверждениям, которые в равной степени могут быть доказаны чисто интеллектуальными доводами. Таким образом, Кант разрушает все чисто интеллектуальные доводы в пользу существования (или отсутствия) Бога. Мы просто не можем применить такую категорию, как бытие, к подобной неэмпирической сущности.

Как мы видим, в своей «Критике чистого разума» Кант не поддерживал полный возврат к метафизике. Под «чистым разумом» он подразумевает разум a priori – нечто такое, что может быть известно до обретения опыта. Юм отрицал такие трансцендентные сущности (те, что находятся «за гранью» опыта). Но Кант был убежден, что восстановил в философии этот трансцендентный/метафизический элемент в форме «категорий чистого разума». Скептическая точка зрения Юма могла показаться упрощенческой и, разумеется, непродуктивной, если мы желаем жить в реальном мире. (Его отрицание причинно-следственных связей моментально низводит всю науку до статуса метафизики.) Подход Канта, напротив, гораздо более тонок и продуман – но он едва ли превосходит взгляд Юма с философской точки зрения. Возможно, мы не в состоянии воспринимать мир иначе как с позиции пространства, времени и тому подобного. Однако трудно утверждать, что они не являются составной частью этого опыта, равно как уразуметь, каким образом они могут существовать без него (то есть до него).

С другой стороны, довод Канта о том, что нам не дано познать реальный мир, отличается удивительной весомостью. Все вещи, которые мы воспринимаем, – это всего лишь феномены, объекты восприятия. «Вещь в себе» (ноумен), которая поддерживает или порождает эти объекты восприятия, навсегда остается непознаваемой. Нет такой причины, по которой она каким-то образом должна соответствовать нашему восприятию. Объекты восприятия понимаются посредством наших категорий, которые не имеют абсолютно никакого отношения к «вещи в себе». Она остается за пределами количества, качества, отношений и тому подобного.

После публикации «Критики чистого разума» Кант продолжал жить своей прежней размеренной, расписанной с точностью до минуты жизнью, что не мешало его общению с другими людьми, хотя эта сторона жизни никогда его особо не волновала. Философ поддерживал отношения с некоторыми из своих наиболее одаренных студентов, а также с немногочисленными преподавателями факультета. При этом он никогда особенно ни с кем не сближался. (Кант ни с кем не переходил на дружеское «ты», несмотря на десятилетия знакомства и общения.)

Жить для него значило мыслить. «Для ученого мышление составляет питание, без которого он, пребывая в одиночестве и бодрствуя, не может жить»[4]. Кант более всего стремился к познанию самого себя, чем кого-либо другого. Однако задача самопознания для него оказалась столь же трудной, как и для других. «Я в недостаточной степени понимаю себя», – как-то пожаловался он.

Возможно, Кант боялся того, что мог обнаружить в себе. По этому поводу Шарфштейн высказывает мудрую мысль: «Эта вещь в себе была не просто непознаваема, она была запретна. Ибо то была подавляемая им эмоциональная жизнь, и Кант опасался, что, если она откроется другим, ему этого не пережить».

Кант прекрасно осознавал отсутствие друзей. Но его это не тревожило. Он любил повторять слова Аристотеля: «О, друзья мои! Нет на свете друзей!» Более того, он считал это состояние нормальным: «Дружба – это сосредоточение благосклонных чувств на одном-единственном субъекте, что весьма лестно тому, на кого они направлены, но это также можно рассматривать как нехватку всеобщности и доброжелательности».

По мнению психологов, неспособность (или нежелание) Канта завязывать близкие отношения свидетельствует о его глубокой личной ущербности. Однако мыслитель из Кёнигсберга отнюдь не производил впечатления несчастного человека. Наоборот, те, кто его знал, отмечали несомненное жизнелюбие философа. «Кант обладал натурой жизнерадостной. Он взирал на мир с радостью… и переносил ее на окружающие вещи. И потому обычно пребывал в счастливом расположении духа», – зорко подметил кто-то из его коллег.

Через семь лет после публикации «Критики чистого разума» Кант издал «Критику практического разума». Эта книга была меньше по объему, но столь же «беспощадна» по отношению к читателю. (Когда мне как-то раз в руки попало первое издание, принадлежавшее некогда Кольриджу – страстному поклоннику Канта, я отметил про себя, что некоторые страницы так и остались неразрезанными.)

В этом труде Кант восстановил в прежнем статусе Бога, который больше не был обречен на немоту, ибо не вписывался ни в какие категории. «Критика практического разума» посвящена этической составляющей воззрений Канта. Вместо поисков метафизических оснований нашего восприятия он ищет их для нашей морали. Кант задался целью отыскать ни много ни мало фундаментальный нравственный закон. Но разве возможно найти закон, который пришелся бы по нраву всем? Чтобы все – от христиан до буддистов, от либералов до махровых консерваторов – верили в одно и то же фундаментальное добро? Кант полагал, что можно сформулировать некий базовый закон, но сделал это, обойдя стороной то, что большинство посчитало бы самым главным вопросом.

Добро и зло его не интересовали. Он не пытался вскрыть суть самых разных интерпретаций этих основополагающих нравственных понятий. Кант подчеркивал, что ищет скорее основы нравственности, нежели ее содержание. Как и в случае с чистым разумом и с практическим разумом, ему требовался лишь набор априорных принципов, подобных категориям.

Фактически Кант в конечном счете выдвинул только один принцип: «категорический императив», лежащий в основании всех нравственных действий: их метафизическое допущение. Аналогично категориям чистого разума это создает фундамент нашего этического мышления (практический разум), правда, не наполняя его каким-либо особым моральным содержанием. Категорический императив Канта гласит: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом».

Этот принцип привел его к утверждению, что мы должны действовать в соответствии с нашим долгом, а не с чувствами, следствием чего стали несколько странных выводов. Например, Кант заявляет, что о моральной ценности поступка нельзя судить по его последствиям, а лишь на основании того, насколько этот поступок был совершен по велению долга. Это великая глупость – если мораль все-таки имеет отношение к обществу, а не является поводом для самодовольства индивида.