Читать книгу "Хайдеггер - Пол Стретерн"

Хайдеггер стремился разгадать огромную тайну слова «быть». И выбрал для этого метод, сходный с тем, при помощи которого Гуссерль открыл чистое сознание. Отбросив все конкретные значения глагола-связки «быть», мы окажемся лицом к лицу с загадкой бытия.

Забыв о бытии, западная философия отбросила человечество к поверхностному мышлению, которое почти не осознавало, что такое бытие. Философы не замечали свойств, неотъемлемых от самого понятия «бытия». Современное человечество живет жизнью, лишенной какого-либо глубокого осознания смысла бытия. Его «бытие» утратило глубину и больше не вызывает никакого отклика. Само знание людей о «бытии» потерялось среди путаницы научных и технологических знаний. В действительности это вообще не знания – просто ноу-хау. Так само бытие человека оказалось утраченным для него. Западная философия стала причиной того, что человечество лишилось своего первичного восприятия себя. Такая «забывчивость бытия» в конечном итоге привела к нигилизму и к такому мироустройству, в котором доминирует технология. Вместо анализа бытия мышление было низведено до логики, науки, технологии и бескровной, безжизненной метафизики постсократовской философии. Кульминацией этого процесса стал век науки – но «наука не мыслит».

О чем все это? Разве слово «быть» имеет какой-то другой смысл? Разве «бытие» не синоним «существования»? Современник Хайдеггера Витгенштейн предчувствовал примерно то же самое: «Мистическое не то, как мир есть, но то, что он есть»[2]. Но, несмотря на это заявление, Витгенштейн предпочитал не высказываться относительно подобных вещей. Он полагал, что их просто невозможно обсуждать на том языке, который мы знаем. Как ни удивительно, Хайдеггер поддерживал такой подход – на свой манер. Действительно, обсуждать подобные вещи на том языке, каков он есть, не представляется возможным. Поэтому необходим совершенно новый язык, который позволит различать эфемерные нюансы, связанные с понятием «бытия». То, что в нормальном повседневном языке может показаться опасной близостью к бессмыслице, теперь стало абсолютно новым философским жаргоном, специально выработанным Хайдеггером для этой цели. Хайдеггеру потребовалось несколько лет, чтобы отточить технические сложности своего языка, но в конечном итоге он сумел добиться того, что его рассуждения сделались недоступными для непосвященных. Например: «“Природа” как категориальная цельность бытийных структур определенного внутримирно встречающего сущего никогда не сможет сделать понятной мирность»[3]. Я сознательно выбрал пример попроще – это высказывание можно понять, хотя и не без труда. Но после того, как мы его поняли, возникает вопрос: что именно мы поняли? Имеет ли это многословие какой-либо смысл за пределами самого себя? Впоследствии Хайдеггер как будто противоречит самому себе, предлагая непривычно ясное утверждение: «Речь есть речь о…». Но мы не должны забывать, что это «о чем» находится вне досягаемости для обычной логики. «Речь есть “означающее” членение понятности бытия-в-мире, к которому принадлежит событие и которое держится всякий раз определенного образа озаботившегося бытия-друг-с-другом». Возникает естественный вопрос: а есть ли вообще смысл в подобном языке? В ответе на него современные философы далеки от единодушия.

В 1923 г. Хайдеггер был назначен на должность экстраординарного профессора маленького старинного университета в городе Марбурге, в Центральной Германии. Известность его росла, но назначение на профессорскую должность в относительно молодом возрасте – тридцать четыре года – было в значительной степени заслугой Гуссерля. Хайдеггер быстро превратился в культовую фигуру. Феноменология стала модным философским увлечением среди студентов, а его лекции вызывали живой интерес.

Хайдеггер читал лекции в народном южногерманском костюме: шерстяном сюртуке и бриджах. Эта умеренная эксцентричность должна была подчеркнуть немецкий характер и «народную идентичность» его подхода. Вот человек, корни которого уходят в освященные временем традиции страны. На каникулах Хайдеггер отправлялся в горы Шварцвальда, жил в альпийском шале, которое построил для себя. (Не в буквальном смысле: строительными работами руководила его жена, воспитывавшая двоих детей.) Здесь, в простой, но совсем не примитивной обстановке, окруженный вечным миром нетронутой природы, он мог размышлять о природе бытия, возвышаясь над мелкими пороками современной жизни.

Тем временем всего в ста с небольшим километрах от Марбурга, в таком же старинном университете города Гёттингена, высказывались столь же непостижимые предположения о природе бытия. Работавшие там физики во главе с двадцатидвухлетним гением Вернером Гейзенбергом изобретали целый раздел квантовой механики. В послевоенной Германии, где государственный долг погружал общество в хаос гиперинфляции (в один из июньских дней 1923 г. буханка хлеба утром при открытии булочных стоила 20 тысяч, а вечером перед закрытием – уже 5 миллионов марок), происходили революционные изменения в науке, философии, политике и искусстве. Неудивительно, что художники, философы и ученые были не единственными, кто приходил к радикальным выводам относительно природы бытия.

В 1924 г. Хайдеггер обратил внимание на симпатичную еврейскую девушку, посещавшую его лекции. В последующих дискуссиях выяснилось, что девушка, несмотря на юный возраст, оказалась самой одаренной из всех студентов. Это была Ханна Арендт, приехавшая из Восточной Пруссии, из города Кёнигсберга. Прошло несколько недель, и жаркие философские споры стали отклоняться в не менее туманные и запутанные сферы чувств. Они стали любовниками – восемнадцатилетняя Ханна и тридцатипятилетний Хайдеггер. Из его писем совершенно очевидно, что он впервые в жизни переживал настоящую страсть – во всех ее физических, духовных и эмоциональных проявлениях. Для него это стало мощным откровением. До этого скромный молодой профессор в застегнутом на все пуговицы крестьянском сюртуке считал, что обладает «врожденной сдержанностью и неуклюжестью». В письме к одному из коллег он признается в своем одиночестве, несмотря на то что у него семья: жена и двое подрастающих сыновей. Уроженки Пруссии, Ханна и жена Хайдеггера Эльфрида, были совершенно не похожи друг на друга. Ханна происходила из космополитичной еврейской семьи, либеральной и перенявшей образ жизни немецких буржуа. Семья Эльфриды принадлежала к имперски настроенной, консервативной юнкерской касте, являющейся очагом расизма и иллюзий о превосходстве германской нации, маскируемых под «идеалы».

Совершенно очевидно, что Ханна помогла Хайдеггеру открыть доступ в новый, незнакомый мир. Вне всякого сомнения, этот опыт повлиял на его понимание «бытия», хотя напрямую еще и не вошел в его философию. Можно предположить, что влияние это было косвенным. Но чувства не обманывали Хайдеггера. Хрупкая скорлупа разбилась, открыв тягучий желток неудовлетворенной любви. Ханна стала для него всем, но самое главное – она стала его музой. Хайдеггер работал над главным трудом своей жизни, в котором формулировал свои оригинальные идеи во всей их полноте, и его вдохновляли дискуссии с Ханной по самым главным вопросам философии.