Читать книгу "Весь этот рок-н-ролл - Михаил Липскеров"

А на дворе у нас, господа, стояли времена тухлые, но веселые. Вот и водка подешевела до 4.70, а народишко, конечно, хоть свою благодарность и выразил, но какое-никакое неудовольствие своей жизнью затаил. И Керт, будучи частицей этого самого народа, который тихо-мирно вымирал в его родной Замудоньевке Замудонского района Замудонской области, а также и в нынешней среде его обитания Замудонск-Зауральском, это неудовольствие в себе ощущал и по пьяному или похмельному делу мог отчаянно выразить. В виде свиста на комсомольском собрании или, того страшнее, оприходования дочки факультетского парторга, а потом отказа от ребенка, мотивируя его тем, что в ту пьяную ночь он был третьим, его посильное участие в оприходовании дочки факультетского парторга не носило социального протеста и не выражало завуалированного требования отказа от шестой статьи Конституции. А также тем, что его пистон дочке факультетского парторга ни в каких мерах не содержал выпада в адрес партии, с которой он, как яркий представитель народа, был един, учитывая, что вторым на дочке факультетского парторга был кандидат в члены КПСС. Так что, слезно покаявшись на комсомольском собрании, в глубине души Керт был рад, что какой-никакой моральный урон он системе нанес. Но по сравнению с неким Михаилом Федоровичем, который когда-то учился в Замудонск-Столичном головном институте, а потом играл в артиста эстрады, кертовский вклад в диссидентское движение был ничтожен. Этот Михаил Федорович, а также его собратья по эстрадному движению перетрахали такое количество дочерей секретарей райкомов, горкомов и обкомов от первого до третьего, что Советский Союз давно должен был бы рухнуть. А он стоит, как член того малого на Шикотане в шестьдесят втором году, которого снасильничали восемнадцать крабораздельщиц, предварительно перетянув ему яйца суровой ниткой. Так что употребление дочерей партийных работников в половых целях и их шалавская натура никоим образом не подкосили могущество державы и никоим образом не могли нанести урон светлому облику партии, на которую народ и без того давно положил с прицепом.

И вот Керт Кобейн-младший шел под навязчивым дождем по Замудонск-Зауральскому. Где учился в Институте цветных металлов и золота. Почему мы говорим «Керт Кобейн-младший»? А потому, что если есть Кобейн-младший, то обязательно есть (или был) Кобейн-старший. Хотя… Нет, точно отцом Керта был Кобейн-старший. Потому что в их Замудоньевке нравы были строгие. И если мужская часть могла еще слегка погуливать при поездке, скажем, на элеватор или в райцентр за покупкой новой телогрейки или штанов, то женщины – ни-ни. Потому что после работы в колхозе и по хозяйству ноги раздвигались только при полном напряжении сил. И только для того, чтобы понести очередного Кобейна. А из-за отсутствия в селе фельдшера народившиеся Кобейны вымирали как в царское время, и выжил только Керт, который, на удивление всей Замудоньевке, вырос самородком – не в смысле, что родился сам собой, а в смысле Ломоносова: закончил десятилетку, работал по сельскому хозяйству сельским хозяйственником, а потом ушел с сельскохозяйственным обозом в Институт цветных металлов и золота Замудонск-Зауральского. Другого не было.

Куда же он шел теперь, типа сейчас? И зачем? А все дело в том, что во время групповых забав в однокомнатной квартире панельного дома, которую Керт снимал на пару с Игги Попом, при пересменке с Тинки на Брит он с удивлением увидел на Брит совершенно постороннего человека, который за квартиру не платил, вина не покупал и прав на использование Брит в целях достижения оргазма не имел. Решительно никаких. Керт тихо остолбенел. И как не остолбенеть, если пять секунд назад на Брит был Игги Поп, а сейчас ритмично вздымалась и опускалась, как морская волна, совершенно посторонняя задница. Единственной отличительной чертой которой была вопиющая наглость.

Внезапно этот человек встал, натянул вызывающе белые трусы Тweest, еще более наглые – белые же! – джинсы Lee. И несусветно наглую майку Univеrsitet (нет необходимости сообщать, что майка также была белой), которая еще ни разу в жизни не прошла дефлорацию стиральной машиной.

«Это Он », – уверенно подумал Керт, хотя до появления в его жизни голой работающей задницы ни о каком Нем слыхом не слыхивал, видом не видывал, думой не думывал.

– Ты что ж, сучка, – обратился Керт к Брит с увещеванием, – не успела, как тут же…

– Это же Он ! – даже удивилась Брит. – Вон, и Тинка уже…

Керт остолбенел. С Тинки на него смотрела задница Его .

«Близнецы, что ли», – подумал про задницы Керт.

– Не-а, не-а, не-а, – ответила из-под задницы Тинка. – Он – один.

Керт банально протер глаза. Рядом с ним стоял вполне себе одетый Он . Керт перевел глаза на Тинку. Тинка лежала на спине с закрытыми глазами, довольно дыша, а рядом на стуле недоуменно смотрел на сильно эррегированный фаллос Игги Поп. Пытаясь осмыслить, как это Тинка уже кончила, а он еще даже и не начинал. А потом улыбнулся, будто что-то сообразив:

– Ну как же… Он !.. – и вышел в окно.

(Через два месяца Игги Поп из замудонск-зауральского филиала Замудонск-Столичного Института цветных металлов и золота был отчислен. По случаю полного исчезновения. С концами. А Тинка и Брит ушли в монастырь блаженной Лили Брик.)

Он подмигнул Керту и тоже вышел в окно. Но Его из замудонск-зауральского филиала не отчислили. Потому что Он в нем не числился. А где Он числился, чтобы, кобеля эдакого, исключить к такой-то матери, в Советском Союзе не нашли. Нашли в каких-то берестяных грамотах, что какой-то Он , по документам проходящий как Михаил Федорович Липскеров, якобы закончил Замудонск-Столичный Институт цветных металлов и золота им. М.И. Калинина вроде бы в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Но времена давние, глухие, старожильские… А может, их вообще не существовало. Сами знаете, сколько на рынке антиквариата поддельных берестяных грамот ходит. Один поц (член (хрен)) надыбал берестяную грамоту, по которой он был сыном Ивана Третьего и Надежды Константиновны Крупской. И подписана эта грамотка была св. Кириллом и св. Мефодием. И печать соответствующая: «Врач-дерматолог Кушнир Брайан Адамсович». Так что я бы не стал доверять грамотке об окончании Липскеровым Михаилом Федоровичем вышеупомянутого института. Да и сам этот институт – вещь сомнительная. Но! Некая мистическая связь «между» и «между» намечается.

Ну да бог с ним, с Ним . Но вот Керта Кобейна, студента, Он чем-то взволновал. И Керт вышел на улицу с тем, чтобы где-нибудь отыскать этого Его и задать Ему вопрос… А в том, какой вопрос он должен Ему задать, и заключался смысл поисков Кертом Кобейном Михаила Федоровича. Но куда он должен идти за этой тайной, Керт не имел ни малейшего понятия. Он посмотрел прямо, потом налево, потом направо. А назад смотреть не стал. Чего туда смотреть? Когда и так ясно, что там лежат обесточенные Тинка и Брит. И Керт снова посмотрел направо. И кто-то очень участливый приветливо сказал ему: «Тепло». И Керт пошел направо. Туда, куда полетел трехногий пес.

Линия Джемми Хендрикса

– Мамой клянусь! Не трогал я его, брат! Я сидел себе тихо! Один! С Сэмом. С Бобом. С Чаком. С Вайс-Ти. И больше никого! Только замудонск-мартановский «Спартак». Разговаривали. Культурно. Тихо. И ни-ни! Ну травки немного было. А так, кроме текилы, бренди, виски и пива, ничего. И мы разговаривали. Культурно. Тихо. И тут он подходит ко мне и так нагло, настырно, веришь, брат, я его за это готов был убить, говорит: