Читать книгу "Религия - Тим Уиллокс"

Один из них ударил ее по голове, заорал ей в ухо, она обернулась и плюнула ему в лицо — слюна ее была красной, с кровью. Пятый человек стоял на коленях между ее ногами, спустив штаны. И все они орали — друг на друга, на нее — на своем пронзительном незнакомом языке. Один из них ковырял пальцем в носу. Они насиловали женщину, вытащенную в полусне из постели, но ухватки у них были как у пастухов, вытаскивающих увязшую в болоте корову: они размахивали руками, сыпали проклятиями, ободряюще орали и давали советы; они не сознавали творимого зла, на их лицах не отражалось ни стыда, ни жалости. Негодяй, стоявший на коленях, потерял терпение, потому что она упиралась коленом ему в грудь и не давала войти в себя. Он выхватил из сапога нож, толкнул ее назад, прицелился и всадил нож ей в сердце. Никто не пытался его остановить. Никто не стал возмущаться. Мать замерла, голова ее запрокинулась. Матиас хотел зарыдать, но весь воздух застыл у него в груди. Негодяй бросил нож, потянулся рукой себе в промежность, сунул в ее тело что-то жесткое и начал двигаться взад-вперед. Должно быть, кто-то из них сказал что-то смешное, потому что все захохотали.

Матиас сдержал слезы, которых не заслужил. Он не смог спасти сестер. Он не оправдал надежд отца. Тело матери осталось на поругание скотам. Один он уцелел, бездомный, бессильный и потерянный. Он очнулся, поняв, что воткнул острие кинжала себе в ладонь. Кровь казалась особенно яркой по сравнению с грязной коркой, покрывавшей пальцы. Боль была настоящей и пронзительной, от нее прояснилось в голове. Мать отказала им в том, что они хотели заполучить даже больше, чем ее плоть, — ее поражение и унижение. Ее поруганную гордость. Желание оказаться рядом с ее душой охватило Матиаса. Желание умереть и в смерти обрести единение с ней, связь, которая казалась ему более ценной, чем сама жизнь. Он прижал кинжал к руке так, чтобы его не было видно. Не испытывая ненависти — хотя клинок до сих пор был теплым, его кровь была холодна, — он погрузился в жестокость, требуя себе свою долю.

Первый насильник дернулся и застонал в животном спазме; остальные одобрительно заворчали, и он поднялся на ноги и покачнулся, путаясь ногами в спущенных штанах. Второй скот опустился на колени, чтобы войти в его мать, а оставшиеся трое щупали ее груди и бедра, возбуждая себя в ожидании своей очереди. Все, кроме второго, посмотрели на Матиаса. Они увидели перед собой всего лишь испуганного ребенка. Со стороны деревни доносился топот копыт — этот звук беспокоил их гораздо сильнее. Зато Матиаса он совершенно не волновал. Тьма залила его изнутри, и он ощутил себя свободным.

Он окунулся во тьму.

После молота и клещей кинжал казался тонким, как бумага, но Матиас дважды проткнул им спину первого насильника, словно его ребра были сделаны из соломы. Негодяй вздохнул; штаны сползли ему на лодыжки. Он упал на четвереньки, выставив голый зад, и уперся взглядом в землю между собственными локтями, дыша тяжело, как измученный жарой пес. Матиас пинком сбил его в грязь и снова окунулся в темноту.

Второй враг возился между разведенными в стороны ногами матери. Он знал, что ему нечего опасаться, пока Матиас не сбил с его головы шапку, не схватил его за волосы и не оттащил назад. Матиас успел заметить в его глазах недоуменное и обиженное выражение, как у ребенка, у которого внезапно отобрали банку с вареньем. А потом он всадил кинжал в повернутую к нему щеку, выдернул и всадил снова. Глаз врага выпучился, выпрыгнул из глазницы и закачался на ниточке. Поднимая и опуская руку — словно работая кузнечным молотом, — он превратил это детское лицо в сплошную рану. Его сжатый кулак пачкался о вопящую маску каждый раз, когда кинжал натыкался на зубы, на язык, на кость. Он снова и снова пронзал дрожащие ладони, которые выставил перед собой враг, пытаясь защититься.

Матиас остановился и стал хватать ртом воздух — он забыл, что нужно дышать. Поглядел на оставшихся трех дьяволов: оказалось, они смотрят на него, разинув рты. Беззвучный крик вылетел из горла Матиаса: сейчас он был больше животным, чем эти твари. Он отшвырнул завывающего ослепленного человека в грязь. Оставшиеся трое попятились, отступая вдоль тела лошади, один из них пришел в себя, достал из-за спины лук. Дрожащей рукой потянул из колчана стрелу, но та упала на землю. Матиас отвернулся и посмотрел на мать, безумие оставило его. Он опустился на колени, взял ее руку и прижал загрубевшие от работы пальцы к своей щеке. Пальцы были еще теплые, и надежда ножом уколола его сердце. Он поглядел на мать, но ее синие яростные глаза смотрели невидящим взглядом. Матиас задыхался, вжимаясь лицом в ее ладонь. Топот копыт ударял прямо в уши, но ничто в мире не заботило его. От этого мира он хотел лишь одного — прикосновения руки матери.

Его голова дернулась от грохота, похожего на раскат грома. Негодяй, пытавшийся зарядить лук, рухнул на землю. Череп его треснул, серая жижа потекла ему на плечи, когда он свалился. Двое уцелевших насильников упали на колени среди струй синего дыма, забормотали как безумные и стали бить лбами в грязь.

Матиас обернулся, и перед ним предстало невиданное зрелище.

Человек, который был больше похож на бога, восседал на сером арабском жеребце; в струйках белого пара, вырывающегося из ноздрей животного, оба, и конь и человек, казались сказочными призраками. Всадник был молод, горд и темен лицом, с высокими тонкими скулами, с бородой, похожей на наконечник копья. На нем был багровый кафтан, подбитый и украшенный соболиным мехом, широкие красные штаны и желтые сапоги, по снежно-белому тюрбану рассыпаны бриллианты, вспыхивающие от каждого движения. На поясе висел кривой меч, рукоять и ножны которого казались живыми от мерцающих на них драгоценных камней. В руке он держал дымящийся длинноствольный пистолет, инкрустированный серебром. Он глядел своими карими глазами в глаза Матиаса, и в его взгляде читалось что-то похожее на восхищение и даже нечто большее. Матиасу показалось — хотя этого никак не могло быть, — что в глазах незнакомца сквозит любовь.

Всадник не отводил карих глаз, а Матиас не моргал. И в этот миг душа всадника и душа мальчика потянулись друг к другу и переплелись, по причине, которой никто не мог объяснить, и с силой, которой никто не мог противостоять, потому что такова была воля Господня.

Со временем Матиас узнал, что воин этот был капитаном Сари Бейрака, самого древнего и доблестного отряда воинов султана, и что зовут его Аббас бен-Мюрад. Потому что он все-таки просто человек. Человек, в чьем сердце не было и следа злобы.

Позади капитана остановились еще два багровых всадника. На улице за их спинами жители деревни тушили пожар, отчаянно метались взад-вперед, вытаскивая из домов пожитки, спасая из огня детей и стариков. Пробиваясь, как сквозь стадо овец, дюжина других красных всадников древками копий и кнутами быстро усмирила мародерствующих солдат. Аббас убрал пистолет в притороченный к седлу чехол. Он посмотрел на лежащее поперек лошади обнаженное и растерзанное женское тело. Снова поглядел на Матиаса и заговорил. Он говорил не на том языке, на каком говорили те дьяволы, и, хотя Матиас не знал слов, он понял вопрос.

— Это твоя мать?

Матиас глотнул и молча кивнул.