Читать книгу "Окончательный приговор - Сергей Самаров"

Что же касается предположения республиканской ФСБ… Глупость, конечно, хотя и оперативного характера. От отчаяния и беспомощности следаки готовы были за любую глупость ухватиться, лишь бы был результат, а если результата и не будет, то хотя бы появится возможность доложить о большой и нелегкой проделанной работе. Это обычная система у поисковиков и сыскарей не только на Северном Кавказе, но и по всей России. Они любят демонстрировать величину своей работы не меньше, чем террористы свою. Кажется, в тот раз ФСБ плотно перешерстила всех известных и малоизвестных, и совершенно бездарных артистов республики. А вызвано это было другим предположением – что Ваха-Взрыватель вовсе не является полевым командиром, как это предполагалось ранее, а сидит где‑то в столице республики, чем‑то занимается в рабочее время, а на досуге устраивает взрывы. Имеет такое вот странное хобби. То ли фильмов про Зорро насмотрелся, то ли вообще нрав такой. Любит громко, чтобы все слышали, нагадить. И инкогнито при этом соблюдает. Возможно, имеет нескольких помощников. Одному готовить такие акции сложно. Кстати, такое предположение о личности террориста прозвучало как раз со стороны спецназа ГРУ, и с вескими основаниями. Если бы была банда, с которой Ваха-Взрыватель мотался по лесам и горам, о нем наверняка слышали бы и местные жители, и другие полевые командиры. Доку Умаров два десятилетия всем гадит, и о нем давно знают. У нас же схожей информации о Вахе и его отряде не было. А отсутствие информации – это тоже информация, только читать ее следует в особом порядке. Нет информации об отряде Взрывателя, значит, такой отряд существует не в сельской местности – если вообще существует отряд, а не кучка людей, которую на Кавказе, с легкой руки Хаттаба, принято называть джамаатом.

Спецназ ГРУ в течение всех последних лет своего активного присутствия в регионе создавал на Северном Кавказе собственную разветвленную агентурную сеть, независимую от сетей осведомителей всех других органов, наделенных официальными следственными полномочиями. Этим органам было гораздо проще работать. Они хотя бы на допрос могли вызвать, кого требовалось допросить, могли оформить пусть не арест, но задержание, если требовалось, могли несколько дней помурыжить в камере человека, чтобы он стал сговорчивее. У спецназа ГРУ такой возможности не было по закону, и потому приходилось временами обходиться полумерами, а временами и забывать, что существует закон. То есть попросту нарушать его и рисковать тоже стать привлеченными к ответственности. Но при этом, когда разговор заходил о возвращении мира на Кавказ, спрашивали со всех силовиков одинаково, вне зависимости от законных возможностей для поиска. Виноваты в таком положении вещей были журналисты, которые по глупости своей и по незнанию очевидных истин при большом желании сказать что‑то псевдоумное приписали военную разведку к таким же одиозным организациям, как ФСБ или следственный комитет при прокуратуре, и даже с ментами иногда сравнивали. Если уж не с простыми ментами, то с ОМОНом, что, в принципе, тоже смешно, если учесть громадную разницу в функциональных обязанностях. Но если журналисты так говорят, причем говорят, как всегда, безапелляционно и уверенно, если они формируют общественное мнение, то их слушают даже ответственные люди, еще более неумные, чем сами эти журналисты. И, в итоге, когда претензии за то, что Ваху-Взрывателя до сих пор не поймали, стали высказывать не только беспомощным в этой ситуации следственным органам, но и нам, которые следствия и вести‑то не должны, в составе спецназа ГРУ была все же создана временная оперативная поисковая группа. Она и должна была заниматься конкретно поисками этого негодяя – Взрывателя.

Меня включили в группу одним из последних, на завершающем этапе формирования, как лучшего специалиста нашей бригады по задержанию. То есть, как человека, способного не только владеть оружием, что, в принципе, и все остальные члены группы умеют в совершенстве, но и голыми руками поработать. Кроме меня взяли еще пару специалистов того же профиля из других бригад. Вызвано это было тем, что Ваху требовалось взять живым, и сразу в следственные органы не передавать, а первоначально поработать с ним самостоятельно с применением собственных методик спецназа ГРУ, разработанных для ведения допроса на территории противника, и через Ваху потянуть за ниточку, чтобы размотать весь клубок связей Взрывателя. Связи наверняка были, и связи прочные, важные. Он никак не мог обходиться без серьезных связей, и это было ясно всем.

Ваха-Взрыватель всегда обладал таким знанием ситуации, что мог позволить себе действовать вроде бы с крайней степенью риска, при этом практически не рискуя. Несомненно, его прикрывали. Причем прикрывали капитальнейшим образом, плотно, надежно. Или на самом информированном уровне, или же даже на самом властном, где есть возможность добыть любую требуемую информацию. Именно прикрытие, как мы считали, обеспечивало утечку информации из следственных органов и не позволяло поймать Ваху. И это тоже было заметно. И нам следовало решить, на кого можно было положиться в операции, а от кого итоги своих поисков стоило скрывать. Я не знаю, что и как там решили наверху, мне по должности этого знать не полагалось, но работали мы в режиме повышенной секретности. То есть выполняли какие‑то посторонние задачи, но выполняли их не слишком рьяно, и одновременно, незаметно для посторонних, расширяли свою сеть и ловили каждый намек, звук, взгляд, все, имеющее отношение к Вахе-Взрывателю. Сведения были разрозненные, редкие, неоткровенные, но постепенно, в течение трех месяцев, накапливались и стекались к подполковнику Прокофьеву, аналитику поисковой группы. Конечно, конкретики пока было мало, но какие‑то выводы Прокофьев сделать сумел и дал рекомендации, на которые нам следовало опираться в своей работе.

Я вообще‑то впервые сталкивался так близко с работой профессионального аналитика, хотя всегда интересовался их работой. Результатами работы, то есть, интересовался – и пользовался. У меня у самого профиль деятельности был другой, естественно, и методика деятельности соответствовала моему профилю. Но, даже получив, как и все, рекомендации, честно говоря, я не понимал, на чем они основаны. Хотя вполне допускал мысль, что если бы мне дали все имеющиеся сведения для ознакомления и осмысления, я, возможно, тоже сумел бы сделать какие‑то полезные для дела выводы. Сам я всегда считал, что склад ума у меня аналитический. Еще в военном училище на занятиях по классификации полученных разведданных я не брал, как большинство, за основу всю информацию, которая меня всегда только путала. Я использовал только несколько наиболее характерных моментов и выделял между ними связь, что позволяло мне делать правильные выводы. Помнится, преподаватель хвалил меня за аналитический подход. Но с моими способностями при дальнейшем прохождении службы считаться не хотели и в этот раз тоже нашли профессионального аналитика, занимающего в управлении соответствующую должность. Я не возражал, поскольку в армии вообще не принято возражать против приказов. Да и практики составления аналитических записок у меня не было. Так что с чужими выводами я мог только согласиться, поскольку не обладал полной информацией, чтобы сделать свои выводы. А пока первичный вывод – может быть, тоже аналитический – я сделал, и он выглядел не слишком радостным. Игры в секретность повышенного режима довели руководство группы до того, что оно даже простым своим же бойцам, многократно проверенным офицерам и прапорщикам, не слишком доверяло. И все факты, собранные в ходе оперативных мероприятий, до общего сведения не довели. Наверное, это в чем‑то и правильно. Когда мы проводим операции с солдатами, мы тоже не выкладываем им всю оперативную информацию. Но офицеры, как я думаю, от солдат чем‑то все же отличаются, и потому было слегка обидно. Однако обижаться, когда предстоит работать, не стоило. Обиду в этом случае просто, как говорится, глотают.