Читать книгу "День отличника - Максим Кононенко"

Мы сделали просто — сломали его. Сломали и все остальные бетонные муравейники, словно бы предназначенные для того, чтобы подавлять волю ютящихся в них горожан и снимающих. И над Москвой раскинулось солнце. То самое солнце, которое на протяжении столетий скрывалось чудовищным смогом и многоэтажными склепами. Открылись дороги, холмы и просторы. Все склоны холмов и просторы мы заняли красивыми мобильными домиками. А как среди этих прелестнейших домиков заиграло вдруг здание Фридом Хауз! Палатиум![25]

Я смотрел на свой дом, и широкая волна гордости поднималась во мне от самого седла мерина и до самой папахи. Один из самых ухоженных в городе. Один из самых уютных и чистеньких. Каждому, кто видел мой дом, хотелось устроить свой так же, а люди ведь даже не видели, до чего же красивый мой потолок, так чудесно раскрашенный обычной свечной копотью. Все же я очень талантливый. Есть во мне что-то такое, прекрасное. Гнутые желтые стены моего домика, выпуклые окна из коричневого солнцезащитного пластика, а главное, всегда свежепокрашенные и крепко накачанные колеса — все выдает рачительность и расторопность хозяина. И Бахтияра. В Москве установлены шесть миллионов индивидуальных жилых трейлеров — но мой, безусловно, один из уютнейших в городе.

Мерин словно бы чувствует мое удовольствие — он громко фыркает и оборачивается, глядя большим понимающим глазом на Бахтияра, присевшего возле прицепа. Бахтияр поднимает ладонь в рукавице и машет приветственно мерину. В светоотражающем красном фонаре трейлера проскакивает блик солнца. День начинается сказочно. Сегодня словно бы что-то случится. Прекрасное и важное. Я чувствую. Я улыбаюсь и дню, и себе, и Бахтияру, и мерину. И, конечно же, трейлеру. Рукоподаю всем и каждому, в ком жива и трепещет любовь к демократии. Атаманна лякум саада![26]

Картина масштабная. Сколько хватает глаз, от самой Манежной и до самой до Березовской — трейлеры, трейлеры, трейлеры. Желтые, синие, красные — сладостный миг в истории, когда, наконец, каждый другой россиянин имеет свой собственный, отдельный, практичный в эксплуатации дом. С собственной печкой. С комнатой-douche. Спальный мешок на густом синтепоне. Четыре ступеньки от двери во двор. И даже участок, где зимой можно поставить пушистую елку из химкинского полипропилена, а летом хорошо установить казан-мангал и испытать мужские удовольствия. Я улыбаюсь, вспоминая наветы злопыхателей — мол, революция хуже. И что при стабилинистах было централизованное горячее водоснабжение, а теперь его нет. Смешно слушать. Зачем оно нужно, это водоснабжение, если свобода подарила нам «Тайд»? Где угодно, в любых условиях, без ограничений используем «Тайд». «Тайд» универсален. «Тайд» содержит уникальное сочетание элементов, которое позволяет значительно улучшить качество стирки при минимальном использовании порошка. Такая система позволяет с легкостью отстирывать даже сложные пятна от чудо-йогурта, кетчупа, крови, грузинского чая и растворимого кофе «Фолджерс»! Даже на таких проблемных местах, как воротнички и манжеты! «Тайд» не выключают каждое лето на три недели. «Тайд» не течет по трубам, которые надо ремонтировать. «Тайд» есть всегда. «Тайд» будет всегда. Хочешь — лимон. Хочешь — альпийская свежесть. Хочешь — белые облака. А хочешь — подснежник.

Нет, никогда не надо себя обманывать. Не надо переть против большой исторической правды. Революция — метод. А результаты применения этого метода зависят лишь от честности помыслов тех людей, что революцию делают. Одни делают революцию так, что после нее приходится убивать миллионы не принявших. А другие вершат свое дело по-честному. И после такого восстания люди вдруг обретают прекрасное — истинную свободу. Истинное народовластие. Собственные дома, пусть даже без водопровода и канализации. Пусть! Пусть! Зато ведь свои собственные! А ради свободы можно и снегу натопить, и ведро с помоями пару раз в день на улицу вынести. Унскюль.[27]

Мерин осторожно спускается вниз по Тверской. Попутно мне следуют сотни чиновников — кто на лыжах, а кто прямо в валенках, кто на ослах, а кто и на меринах. Ликующий город. Мирный, улыбающийся, добрый, единый народ. И главное — свободный. Свободный! Свободный! Солнце искрится в сугробах, над Тверской поднимается пар от дыхания тысяч людей и животных — живая река медленно ползет к центру свободной Д.России. Мимо домов, мимо столовых, мимо правозащитных организаций — вниз, по Манежной, по Красной имени Ющенко — к черным стенам и башням Кремля, в центре которого возвышается величественная пирамида московской штаб-квартиры компании «Проктэр энд Гэмбл» с огромным сияющим хьюман райтс вотч на крыше заоблачного Пентхауза. Наш Фридом Хауз. Средоточение власти в Д.России. Рукоподаю великому городу. Рукоподаю древней крепости. Рукоподаю единому и неделимому народу Другой России — людям свободы и демократии. Модын госи чать твегирыль парамнида![28]

Со мною равняется доброезжая кобыла гнедко. На кобыле сидит мужчина в тулупе. Киргизская шапка, сапожки из сумки «Виттон» — я знаю мужчину, знакомы. Это Платон Любомиров, сотрудник отдела по управлению международным и внутренним терроризмом. У Платона лихая работа. Я бы с такою не справился. И вовсе не потому, что не смог бы. Я ведь такой же, как и Платоша, отличник. Мы с ним вместе заканчивали демократический факультет МГУ. У меня, как и у него, на груди висит алюминиевый опознавательный знак — большая, заметная буква «О». И я, как и он, внесен в почетную книгу лучших выпускников Московского Гарвардского — мы с Платоном очень похожи. Да и работа, если не брать во внимание частности, очень похожая. Я договариваюсь с журналистами, а Платон — с террористами. И те и другие — живые, свободные люди. И те и другие живут интересами, и те и другие ведь, в сущности, дети. Просто одни из них пишут, другие — взрывают. А я — человек тонкой душевной организации. В последнее время я люблю простые вещи, видимо, от пресыщенности сложными: мыслями, словами, эмоциями, проектами, радостью, которая внутри. Без всякой очередности — все подряд. Кукурузный порридж в антипригарном котелке от «Проктэр энд Гэмбл». Блеск идеально отшлифованной Бахтияром стали в зубах у моего служебного мерина. Доверительный голос Ксюши Лариной в нагретом на печи приемнике. Душистый вкус грузинского плиточного чая. Ореховая паста на лаваше. Мощная струя любимого… впрочем, я что-то отвлекся. Ведь мы о Платоше. Платоша — мужчина отчаянный. Это такие, как он, первыми продали свои телевизоры. Это такие, как он, установили первые палатки на улицах. Такие, как Платоша Любомиров, первыми стали жить в трейлерах. Такие, как он, первыми отказались от нефти и газа и перешли на дрова. Отчаянные пионеры Другой России. Люди, впервые в истории человечества решившие вопрос с террористами. И пусть я ничуть не уступаю Платону по деловым качествам, но мое психоэмоциональное внутреннее устройство позволяет мне быть наиболее эффективным в работе с провозвестниками свободы и демократии, в то время как мой сокурсник находит для себя более занимательным работать с реликтами авторитарной системы правления, коими и является самоопределившийся и тщательно охраняющий свои национальные традиции народ террористов.