Читать книгу "Волшебный компас Колумба - Наталья Александрова"

Вдруг она обо что-то укололась. Невольно вскрикнув, ощупала шерсть на загривке — нашла там застрявший кончик стальной иглы.

Вытащив его из собачьего загривка, удивленно осмотрела.

Это был отломившийся кончик иглы для инъекций.

Самого шприца нигде не было — его несомненно унесли… Унесли, чтобы не оставлять улик…

Эту мысль непременно нужно было додумать, но сейчас у Антонины была более насущная забота: нужно было помочь Рику. Конечно, она не знала, что ему вкололи, но могла сделать хотя бы одно — перетащить собаку в тепло.

Она вскочила, бросилась в дом, притащила один из ковриков, устилавших прихожую, с трудом перекатила на него тяжелое тело Рика и потащила его к крыльцу.

Рик был так называемой восточноевропейской овчаркой — эту породу вывели из немецкой овчарки в клубах Советского Союза и России. Умные и хорошо поддающиеся дрессировке, «восточноевропейцы» заметно крупнее и светлее своих немецких сородичей, а Рик был крупноват даже для своей породы, так что сейчас Антонина на себе почувствовала, как много он весит.

Впрочем, до крыльца она дотащила собаку без проблем, но вот втащить его по ступенькам в дом оказалось невероятно трудно. Рик тихо скулил и, казалось, чувствовал себя виноватым, что причиняет ей такие хлопоты. Но он мог только едва-едва поднимать голову, лапы были неподвижны. «Неужели пса парализовало? — с ужасом подумала Антонина. — Что она будет с ним делать?»

Наконец она втащила Рика на крыльцо.

Дальше было проще — перетащила через порог, в тепло дома, закрыла за ними дверь.

Оставив пса в прихожей, сходила за водой, поднесла миску к его морде. Рик несколько раз жадно глотнул, потом широко открыл глаза и вдруг лизнул ее руку холодным шершавым языком.

— Ну что ты, миленький! — смущенно проговорила Антонина и ласково почесала его за ушами. — Все будет хорошо!

Она тут же сама почувствовала в своем голосе фальшь, а собаки ведь понимают это гораздо лучше.

Пес шумно вздохнул и посмотрел на нее виновато.

Антонине показалось, что она прочитала мысли, светившиеся в его больших выразительных глазах: прости меня, я должен был защищать тебя, должен был поднять тревогу, когда в дом пробрался чужой — а вместо этого только причиняю тебе беспокойство!

— Что ты, мой хороший! — повторила Антонина.

Он снова вздохнул и положил большую голову на лапы. Голова теперь поднималась хорошо, и даже лапы чуть шевелились, стало быть, действие отравы потихоньку прекращается.

Теперь Антонина действительно верила, что все с ним будет хорошо, и Рик очухается.

Теперь она смогла додумать мысль, которая мелькнула у нее при виде обломанной иглы от шприца.

Рику что-то вкололи.

Наверное, не яд, а какое-то сильное парализующее средство. Или снотворное.

Вкололи, чтобы он не мешал, не поднял шума.

Из этого можно сделать по крайней мере два вывода: во-первых, в доме действительно кто-то был, мертвое тело в прихожей не померещилось Антонине.

И во-вторых — это был кто-то чужой, кто-то посторонний, а вовсе не хозяин дома, как она подумала, увидев на полу связку ключей. Ведь хозяину не было бы нужды отключать Рика — пес и так не стал бы лаять на него, не стал бы поднимать шум…

Антонина снова взглянула на пса.

Он выглядел теперь гораздо лучше, чем тогда, когда она нашла его на улице. Чувствовалось, что жизнь с каждой минутой возвращается в его большое, сильное тело.

И еще…

Он лежал на том же месте и почти в такой же позе, как человек, которого нашла Антонина час назад.

Только тот человек потом бесследно исчез, а Рик никуда не денется, она в этом уверена.

Тут же у нее мелькнула еще одна мысль, от которой по спине пробежал холодок страха.

Мертвец исчез. А ведь сам уйти он не мог, она не сомневается, что он был мертв.

А это значит, что его кто-то унес, пока Антонина была без сознания. Не только унес труп, но еще и убрал за собой все следы пребывания в доме. Значит, этот кто-то уже был здесь, когда она увидела труп, проверяла его пульс и без чувств лежала под лестницей…

А может быть, он и сейчас здесь?

Антонина испуганно завертела головой… Но тут же отбросила эту паническую мысль: Рик непременно почувствовал бы, что в доме есть чужой и дал бы ей знать…

Ноги затекли, к тому же из-под двери дуло, так что Антонина поднялась на ноги. Рик тотчас поднял голову и посмотрел на нее страдальческими глазами.

«Не уходи, — говорил его взгляд, — побудь со мной, мне плохо…»

Он даже сделал попытку помахать хвостом. Не получилось, хвост оставался неподвижным. Да, задняя часть явно еще не отошла.

Антонина сдернула с вешалки чью-то неновую куртку — может, хозяин в ней с Риком гулял — и бросила ее прямо на пол рядом с собакой. Когда она села, пес положил голову ей на колени и закрыл глаза. Антонина вздохнула и стала думать, с чего же свалилась на ее голову очередная порция несчастий.

Началось все с того, что повесился Мишка. Да нет, началось все раньше, когда ее уволили с работы. Хотя тоже нет, началось с того, что ее выгнали из собственной квартиры.

И опять-таки, все началось еще раньше, гораздо раньше, когда она развелась с Викой. А если на то пошло, то вовсе не надо было выходить за него замуж. Но, с другой стороны, она-то думала, что с замужеством настанет у нее новая жизнь — интересная и полная любви и нежности. Ага, как же, размечталась.

Ну да, если уж быть до конца точной, то началось все еще до ее рождения. Где-то там наверху решили, что необходимо пополнить ряды неудачников, и вот она, Антонина Барсукова, классическая неудачница, потрясающая недотепа, рохля, мямля и недоумок. Ничего ей не отсыпали на небесах при рождении — ни красоты, ни ума, ни характера.

«Бесполезное ты существо, Антонина, — твердил, бывало, дядька, когда был в относительно хорошем настроении, — никакого с тебя проку не будет. Ничего в жизни не достигнешь, ничего не добьешься, так и просидишь вековухой…»

Она, Тоня, молчала, как всегда глядя вбок, отчего дядька начинал потихоньку накаляться.

«Что молчишь? Язык проглотила? Нечего возразить? Знаешь такие стихи: «А вы на земле проживете, как черви слепые живут, ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют!» Знаешь такие стихи? Отвечай, когда взрослые спрашивают!»

А у нее, маленькой, язык и правда присыхал к гортани от его громкого голоса, и не было сил им пошевелить. С детства с ней так было, очень пугалась криков. Как только повысят на нее голос, так нападал на девочку ступор, замирала она, глядя вбок, шею скосив, за что дядька в сердцах обзывал частенько племянницу полудурком. Она уж привыкла, перестала внимание обращать.