Читать книгу "Сюрприз для повесы - Полина Федорова"

— Я тоже в этом нимало не сомневаюсь.

— Ах, Петр Алексеевич, — вскинула на него глаза Настя. — Вы, верно, забыли, что я господская дворовая девица. Барин ни в жисть меня от себя не отпустит.

— Я поговорю с ним, — заверил ее Плавильщиков.

Однако разговор с Есиповым ни к чему не привел. Он не хотел отпускать Настю, и старые приятели едва не рассорились из-за нее.

А потом против Есипова составилась фронда[4]. В нее вошли Плавильщиков, Каховская и губернский предводитель Вешняков. На очередном рауте у предводителя к заговорщикам присоединился и его превосходительство губернатор Мансуров. Предводительствовала в сем заговоре, конечно, Александра Федоровна.

— Так как насчет Насти, Павел Петрович? — начала она неприятный для Есипова разговор сразу после ужина. — Не надумали дать ей вольную?

Она улыбнулась, и ее лицо, с резко вычерченными энергичными чертами, стало почти обворожительным.

— Не надумал, Александра Федоровна, — в тон ей ответил Есипов, сотворив на своем лице некое подобие улыбки.

— Но ты должен, ты просто обязан это сделать! — присоединился к Каховской Плавильщиков, заерзав в кресле.

— Обязан? — вскинул брови Павел Петрович. — Я ничем и никому не обязан.

— Обязан, — продолжал настаивать метр сцены.

— Да почему я должен и обязан ее отпустить? — начал возмущаться Павел Петрович уже довольно громко. — Она моя, понимаешь, моя дворовая девка!

— Она не просто дворовая девка, она — актриса! — возразил ему Плавильщиков хорошо поставленным голосом, будто не сидел в кресле в гостиной предводителя, а, будучи Ермаком из своей собственной пьесы, взывал на подвиг покорения Сибири свою немногочисленную дружину. — Не получив вольную, она не сможет играть на императорской сцене! — веско добавил он и оглядел присутствующих пылающим взором Росслава. — А она должна играть в императорских театрах!

— Отчего же должна? — с язвительной ноткой в голосе спросил Есипов. — Я должен ее отпустить, она должна играть в императорских театрах… Не много ли у вас должников, господа?

— Но талант, — вмешался в разговор предводитель дворянства, — это, мне кажется, такой дар, что не может принадлежать только одному человеку. Он должен приносить пользу всему обществу и существовать во благо общества…

— Я бы даже сказал, во благо всего государства, — веско заметил его превосходительство и строго посмотрел на Есипова. — Талант есть достояние державы, в коей сей талант родился и произрос. И негоже, — губернатор со значением посмотрел на Павла Петровича и поднял вверх скрюченный подагрой указующий перст, — я бы даже сказал, противозаконно удерживать подле себя то, что принадлежит всем.

— Но…

— Посему, я считаю, было бы совершенно справедливым и достойным поступком российского дворянина и гражданина, — перебил Мансуров Есипова, — совершить акт дарования свободы Анастасии Аникеевой не как девице в крепостном состоянии находящейся, но как обладательницы редкостного артистического таланта, способного и должного послужить на пользу и во благо всей Российской империи.

Он опустил палец и выжидающе оглядел присутствующих на предмет решительного согласия с ним. Все, конечно, кроме Павла Петровича, были солидарны с губернатором. Правда, во время довольно продолжительного молчания, в течение которого губернатор и вся остальная фронда не сводили с него глаз, мнение Есипова, похоже, стало меняться. Вначале он нерешительно мотнул головой, еще через минуту неопределенно хмыкнул и дернул плечом, а затем уже согласно произнес:

— Хорошо, господа, вы меня убедили.

Он поочередно оглядел всех заговорщиков и остановил свой взор на Александре Федоровне:

— Поздравляю, сударыня, — усмехнувшись, сказал он. — Вы одержали блестящую викторию.

— Ну а когда было иначе, — улыбнулась ему в ответ Каховская и примирительно добавила: — Поздравляю вас с принятием благородного решения. Впрочем, в сем не сомневалась. Вы ведь и сами прекрасно понимаете, что истинный талант должен служить всем.

— Спасибо, друг, — произнес Плавильщиков, кажется, с искренней слезой в голосе. Впрочем, это вполне могло быть актерской уловкой. Но то, что метр сцены был растроган, не вызывало никакого сомнения.

— Это весьма, весьма благородно, — сказал предводитель дворянства, соглашаясь с Александрой Федоровной. — Талант, он, действительно, должен светить всем.

— Патриот, — твердо заявил Мансуров и расправил брови. — Вы настоящий патриот. К несчастью, таковых в нашей державе становится все менее и менее числом, и космополитизм уже проник в нашу кровь, как гувернеры-иностранцы в наши дома. И я очень рад, что в вашем лице имею честь видеть настоящего гражданина своей страны. Весьма, весьма, — добавил губернатор и крепко пожал руку Есипову.

Скоро антрепренер-патриот выправил через Гражданскую палату вольную Насте, и она стала свободной, получив право распоряжаться собственной судьбой. Вместе с Плавильщиковым она приехала в Москву. А через некоторое время в Первопрестольную отправилась и Александра Федоровна.

4

— Ну же, милый, ну… — умоляюще стонала под Вронским красавица с роскошным водопадом пшеничных кудрей, так картинно разбросанными по измятым подушкам, что хоть бери кисть и пиши. Впрочем, и кроме волос красавицы, человеку, грамотному в живописи, здесь было что написать: два обнаженных тела на белоснежной постели, извивающихся от страсти и наслаждения в неясном свете одной-единственной свечи — куда там французам с их любострастными литографическими открытками!

Вронский уже излился, но, как истинный джентльмен, желающий в первую очередь (в данном случае во вторую, что нимало не умоляло его джентльменских качеств) удовлетворить даму, продолжал неистово входить в нее.

— Еще, — страстно шептала дама, пересохшими губами, — умоляю, еще…

Желание дамы — закон для настоящего мужчины, и Константин Львович резко увеличил темп, что позволяло ему некоторое время удерживать плоть восставшей. И этого времени как раз хватило. Дама, громко застонав, выгнула спину, несколько раз вздрогнула и, разом ослабев, с долгим выдохом опустилась на постель. Ее полуприкрытые от блаженства глаза с неизбывной благодарностью смотрели на Вронского.

— Вы удовлетворены, сударыня? — весело спросил Константин Львович, заворачиваясь в простыню.

Дама едва заметно кивнула, не сводя с него ласкового взора.

— Теперь я понимаю, за что тебя любят женщины.

Это была сущая правда. Вронского женщины любили. И действительно, было за что. Высокий, статный красавец с глазами глубокого небесного цвета, он был великолепно образован, остроумен и элегантен той небрежностью, над достижением которой надобно много времени провести перед зеркалом. Кажется, когда-то он служил в гвардии, но после смерти своего отца, вышел в отставку, дабы принять на себя владение немалым капиталом и солидной недвижимостью в виде двух домов в Первопрестольной и нескольких деревень в разных губерниях империи. Словом, жених он был завидный, однако связывать себя узами брака не спешил, кутил и веселился вовсю, хотя ему уже немного перевалило за тридцать. В Москве он вполне заслуженно считался первейшим ловеласом. Слухи о нем в обществе ходили всякие, в том числе и не всегда лестные, однако женщины, познакомившись с ним, почти всегда подпадали под чары его притягательного обаяния и уже не могли обойтись без свиданий с ним, в том числе и наедине. Любовником он был превосходнейшим, вносившим в плотские утехи долю непринужденной игры и романтики. Дамы осаждали его предложениями о встречах, и Константин Львович даже завел специальную тетрадочку, куда вносил имена своих пассий и время рандеву, дабы не запутаться в череде сих встреч и не попасть впросак, назвав, скажем, Наталию Георгиевну, Машенькой. Случалось, он даже вынужден был отказывать в интимных свиданиях. Но что делать? Ведь у него на все про все лишь одно-единственное естество, а в сутках всего двадцать четыре часа.