Читать книгу "Визит лейб-медика - Пер Улов Энквист"

О мудрые просветители, вечно мешающие чувства с рассудком! Гульберг знал об этой слабой, уязвимой точке на брюхе чудовища. И однажды он понял, как близок был к тому, чтобы подвергнуться греховной заразе. Зараза исходила от «маленькой английской шлюхи». Ему пришлось стоять на коленях возле собственной постели.

Этого он не забудет никогда.

Именно в связи с этим он и говорит о могучих дубах, о том, как деревья повалили, и только неприметный куст остался стоять как победитель. Он описывает, чтó произошло в вырубленном лесу и как ему, невзрачному коротышке, удалось возвеличиться и править там, где он наблюдал происходившее, среди поваленных стволов этого уничтоженного леса.

Он полагал, что видел только он один.

5

К Гульбергу надо относиться с уважением. Он все еще почти незаметен. Вскоре он сделается заметным.

Он почти сразу увидел и понял.

Осенью 1769 года Гульберг делает запись о том, что молодая королева становится для него «все большей загадкой».

Он называет ее «маленькой английской шлюхой». Порочность двора была ему хорошо известна. Уж историю-то он знал. Фредерик IV был набожен и имел при этом множество фавориток. Кристиан VI — пиетист, но предавался распутству. Фредерик V шлялся по ночам по публичным домам Копенгагена, убивал время за выпивкой, карточной игрой и похабными разговорами. Он умер от пьянства. Вокруг его постели толпились шлюхи. По всей Европе одно и то же. Все началось с Парижа, а затем, как болезнь, распространилось по всем дворцам. Всюду грязь.

Кто же защищал чистоту?

В детстве Гульберг научился жить среди трупов. Его отец, профессией которого было этими трупами заниматься, привлекал его к своей работе. Сколько же застывших, ледяных тел он перетаскал своими руками! Покойники были чистыми. Они не валялись в грязи. Они ждали великого очистительного огня, который должен был принести им либо освобождение, либо вечные муки.

Грязи он навидался. Но такой, как при дворе, не видел никогда.

Когда прибыла эта маленькая английская шлюха, вступившая в брак с королем, первой придворной дамой была назначена фру фон Плессен. Фру фон Плессен была чиста. Это было ее неотъемлемым качеством. Ей хотелось защитить молоденькую девушку от грязи жизни. Долгое время ей это удавалось.

Особенно возмутило Гульберга одно событие, происшедшее в июне 1767 года. Важно заметить, что до этой даты между королевскими особами не было полового контакта, хоть они уже семь месяцев как были женаты.

Утром 3 июня 1767 года к Гульбергу обратилась с жалобой придворная дама фру фон Плессен. Она вошла в комнату, которой он пользовался будучи гувернером, безо всякого предупреждения и с порога стала жаловаться на поведение королевы. Гульберг говорит, что всегда воспринимал фру фон Плессен как существо в высшей степени отталкивающее, но, в силу ее внутренней чистоты, полезное для королевы. От фру фон Плессен пахло. И пахло не конюшней, потом или какими-то иными выделениями, а старой женщиной, как пахнет плесенью.

А ведь ей всего лишь сорок один год.

Королеве, Каролине Матильде, было в это время пятнадцать. Фру фон Плессен вошла, как обычно, в спальню королевы, чтобы составить ей компанию или поиграть в шахматы, или скрасить своим присутствием ее одиночество. Королева лежала на своей огромной постели, уставившись в потолок. Она была полностью одета. Фру фон Плессен спросила, почему королева ее не замечает. Королева долго молчала, не поворачивая головы, не шевеля ни единой складкой своего пышного одеяния. Наконец она проговорила:

— У меня меланхолия.

Тогда придворная дама спросила, что за тяжесть у нее на душе. Королева ответила:

— Он не приходит. Почему он не приходит?

В комнате было прохладно. Фру фон Плессен посмотрела на свою повелительницу долгим взглядом, а потом сказала:

— Король наверняка соблаговолит придти. А пока Ваше Величество может наслаждаться своей свободой от гидры страсти. Вам не следует горевать.

— Что вы имеете в виду? — спросила королева.

— Король, — пояснила тогда фру фон Плессен с той исключительной сухостью, которая так удавалась ее голосу, — король наверняка победит свою робость. А до тех пор королева может радоваться тому, что свободна от его страсти.

— Чему же радоваться?

— Когда она поразит Вас, это будет мукой! — ответила фру фон Плессен с внезапно появившейся в голосе яростью.

— Убирайтесь, — неожиданно произнесла королева после недолгого молчания.

Оскорбленная фру фон Плессен покинула комнату.

Возмущение Гульберга относится, однако, к событию, которое произошло чуть позже, вечером того же дня.

Гульберг сидел в коридоре между левым вестибюлем придворной канцелярии и библиотекой королевского секретаря и делал вид, что читает. Он не объясняет, почему он пишет: «делал вид». Вошла королева. Он встал и поклонился. Она жестом велела ему сесть и села сама.

На ней было розовое платье, открывавшее плечи.

— Господин Гульберг, — тихо сказала она, — можно, я задам вам очень личный вопрос?

Он кивнул, не понимая, что она имеет в виду.

— Мне сказали, — прошептала она, — что в молодости вас освободили от… от мук страсти. Я хотела бы вас спросить…

Она остановилась. Он молчал, но чувствовал, как в нем закипает дикая ярость. Невероятным усилием воли ему все же удалось сохранить спокойствие.

— Мне бы только хотелось узнать…

Он ждал. Наконец тишина сделалась невыносимой, и Гульберг произнес:

— Да, Ваше королевское величество?

— Мне бы хотелось узнать… является ли это освобождение от страсти… великим покоем? Или… великой пустотой?

Он не ответил.

— Господин Гульберг, — прошептала она, — это — пустота? Или мука?

Она склонилась к нему. Ее округлая грудь оказалась совсем рядом. Его охватило «выходящее за всякие рамки» возмущение. Он сразу же раскусил ее, и это оказалось для него в высшей степени полезным во время последующих событий. Ее порочность была несомненна: округлая грудь, гладкость обнаженной молодой кожи, — все это было совсем рядом. Он уже не в первый раз убедился, что при дворе распускают злобные слухи о причине его телесной убогости. Как же он был перед этим беспомощен! Ведь невозможно объяснять всем, что кастраты похожи на жирных быков, раздобревших и тучных, и что в них никогда не бывает такой утонченности, сухопарости, субтильности, какими отличалось его тело!

О нем говорят, и это достигло ушей королевы. Эта маленькая шлюха полагает, что он безопасен и что ему можно довериться. И вот она со всей изощренностью юного порока склоняется к нему, и ему почти полностью видна ее грудь. Она, похоже, испытывает его, проверяет, осталась ли в нем жизнь, и имеет ли ее грудь притягательную силу, способную вызвать в нем еще, быть может, сохранившиеся остатки человеческого чувства.