Читать книгу "Элизабет Костелло - Джозеф Максвелл Кутзее"

— Боюсь, мы вынуждены поставить на этом точку, мама, — произносит он. — Нас ждут на радио. — И обращаясь к журналистке: — Большое спасибо, но нам придется закончить.

Журналистка делает недовольную мину. Интересно, сочтет ли она нужным отвести ему место в своей заметке? Будет ли там наряду с исписавшейся лауреаткой присутствовать ее сын-диктатор?

На радио их разлучают. Его усаживают в кабину, где идет контрольная запись. К его удивлению, на этот раз в роли интервьюера выступает элегантная Мёбиус. Та самая женщина, которая сидела рядом с ним во время ужина.

— Сегодня программу «Писатель за работой» ведет Сьюзен Мёбиус, и мы беседуем с Элизабет Костелло, — деловито начинает она и после краткого вступления задает первый вопрос: — В центре последнего вашего романа «Лед и пламя», действие которого происходит в Австралии тридцатых годов, — молодой человек, решивший, вопреки желаниям семьи и мнению своего окружения, стать художником: У вашего героя есть прототип? Может, это воспоминания вашей юности?

— Нет. В тридцатые я была еще ребенком. Разумеется, когда пишешь, то постоянно опираешься на собственные жизненные наблюдения, они наш основной, если не единственный, ресурс творчества. Однако в данном случае — нет. «Лед и пламя» — это не автобиография, а художественное произведение. Это вымысел.

— Должна сказать нашим слушателям, что роман оставляет сильное впечатление. Но скажите, пожалуйста, разве легко описывать всё с позиции мужчины?

Вопрос обычный. Ответ на него давно заготовлен. Однако, к удивлению Джона, мать его не использует.

— Легко ли? Отнюдь. Если бы это было легко, то не стоило бы и стараться. Отступление от шаблона, непохожесть — именно это и является основным стимулом творчества. Создание персонажа, который отличается от тебя самого, создание естественной для него среды обитания. Создание его Австралии.

— Если так, то будет ли верно предположение, что именно к этому вы и стремитесь во всех своих вещах — к особому образу Австралии?

— Пожалуй, да. Правда, в наши дни делать это становится все труднее. Слишком велико сопротивление. Слишком давит на тебя груз уже сложившихся представлений об Австралии, высказанных другими, груз того, что принято называть традицией.

— Теперь мне хотелось бы перейти непосредственно к «Дому на Экклс-стрит». Ведь у нас в Америке вы популярны именно благодаря этому, столь нетрадиционному по своей сути, роману и его героине, Молли Блум. Внимание критиков в основном сосредоточено на проблеме заимствования или использования вами образа героини Джойса — Молли. Мне бы хотелось услышать от вас, к чему стремились вы сами, что заставило вас бросить вызов Джойсу, одному из корифеев современной литературы, находясь, так сказать, на его территории?

Еще один предсказуемый вопрос, и на сей раз мать пользуется заготовленным клише.

— Да, Молли впечатляет. Я имею в виду джойсовскую Молли Блум. На каждой странице «Улисса» она оставляет свой запах, как сука в период течки. Соблазнительна? Нет, это к ней не подходит, тут требуется словцо погрубее. Мужчины чуют ее издалека, кружат возле нее и грызутся между собой, как псы. Что касается вызова Джойсу, то нет, я не вижу себя в роли его соперницы. Тут иное. Когда тебе попадается книга, изобилующая жизненным материалом и наблюдениями, а в конце оказывается, что не все это богатство реализовано, то невольно возникает желание подобрать остатки и сотворить из этого нечто свое, для себя.

— Простите, Элизабет, я хочу продолжить ваш метафорический ряд. Вы вытащили Молли из дома на Экклс-стрит, где ее держали ее муж, ее любовник и, в каком-то смысле, ее творец — Джойс. Вы взяли ее, превращенную в подобие бескрылой царицы пчел, и выпустили на улицы Дублина. Уже только это не есть разве вызов Джойсу, ваш ответ ему?

— Царица, сучка… Давайте используем другое сравнение. Лучше назовем ее львицей. Львицей, которая бродит по улицам, принюхивается, приглядывается к местности. Возможно, даже выискивает себе жертву. Да, я захотела освободить ее из того дома, и особенно из спальни, где кровать со скрипящими пружинами, и пустить, как вы говорите, одну разгуливать по улицам Дублина.

— Если в вашем представлении Молли, джойсовская Молли, — узница дома на Экклс-стрит, означает ли это, что и всех женщин вообще вы рассматриваете как пленниц брака и домашнего быта?

— Современных женщин? Разумеется, нет. Что касается Молли, то да, в некоторой степени ее можно считать пленницей брака в той его форме, в какой он существовал в Ирландии 1904 года. Ее муж Леопольд тоже пленник. Разница лишь в том, что ей заказан выход из спальни, а ему — вход туда. Иными словами, перед нами Одиссей, стремящийся в дом, и Пенелопа, стремящаяся оттуда выбраться. Ситуация комичная, по сути — миф наизнанку. Джойс и я — каждый на свой манер — использовали его и тем самым отдали дань классическому наследию.

Обе женщины были в наушниках и говорили в микрофон, так что Джону трудно было судить, насколько они друг с дружкой ладят. Хотя, как всегда, мать поражала его своей способностью к перевоплощению: перед публикой она предстает здравомыслящей, доброжелательной и в то же время умеющей постоять за себя.

— Мне хочется рассказать вам, госпожа Костелло, — продолжает Мёбиус (голос ровный, манера говорить уверенная; эта женщина прекрасно владеет собой и ситуацией, не из категории «легковесов», это точно), — о впечатлении, которое произвел на меня «Дом на Экклс-стрит» в студенческие годы. Это были семидесятые. Я прочитала роман Джойса от корки до корки, я написала о нем работу, я проштудировала всю критику — в особенности то, что относилось к Молли Блум. Ортодоксы были едины: по их мнению, в этом романе Джойс наконец-то дал прозвучать голосу женской плоти, открыл для литературы тему чувственности как доминирующую черту женской натуры, и далее всё в том же ключе. А затем я прочитала вашу книгу и поняла, что совсем не обязательно рассматривать Молли в тех рамках, которые установил для нее Джойс. Такая как она вполне могла бы быть интеллектуалкой и увлекаться музыкой, могла бы иметь много друзей; у нее могла бы быть дочь, с которой у нее сложились бы доверительные отношения… Должна сказать, для меня это стало открытием. И это заставило меня задуматься о других женских персонажах, которым дали жизнь и слово авторы-мужчины. Согласно расхожему мнению, писатели совершали это во имя освобождения женщины, однако, если присмотреться, все в конце сводилось к утверждению и пропаганде именно мужской точки зрения, чисто мужского взгляда на порядок вещей. В данном случае я имею в виду героинь романов Дэвида Лоуренса, но если заглянуть еще дальше, то можно упомянуть Тэсс из рода д'Эрбервиллей или ту же Анну Каренину. Я понимаю, это очень глубокая и серьезная проблема, но мне хотелось бы услышать ваше мнение — не по поводу одной Молли Блум и ей подобных, а по поводу необходимости пересмотреть взгляд на предназначение женщины в целом.

— Знаете, пожалуй, мне нечего добавить. Вы высказали всё очень точно. Разумеется, тут следует играть по-честному: мужчинам тоже пора по-новому взглянуть на таких персон, как Хитклифф и Рочестер, вне романтических стереотипов, не говоря уж о старине Казабуне. Полагаю, это было бы очень любопытно. А если серьезно, то нельзя вечно паразитировать на классиках. Разумеется, это касается и меня. Настало время изобрести что-то самим.