Читать книгу "Ура! - Сергей Шаргунов"

«Так тебе сколько? — принялись меня травить. — Тебе отложить или все сразу?» А я в этом не понимал… «Побольше, побольше», — обреченно бормотал я. Первой кололи Алису. Она закатала рукав черной кофты. «Только не бо-ольно», ныла. Глаза она плотно зажмурила, так что морщины пошли. Пухлая, очень белая ручонка. Когда-то я любил тебя, Алиса. Рука как облако, и сквозь это облако едва сквозит голубизна. Чуть-чуть голубенького, а в основном все белое и пухлое. Вен нет. Неудачный укол. Хвостик крови не вильнул в шприце. Нет попадания. Макар озабоченно тыкал в вену, а Ирэн на руку навалилась. «Бо-ольно! — визжала Алиса. — Соседа… Позовите соседа, он умеет». Свинячий визг на всю квартиру, вены запрятались вглубь сала. А за окном призрачная труба завода…

И все же попали. Затаила дыхание Алиса, принимая в себя дозу. «Ложись, ложись!» — наставлял Макар, она растянулась на диване, он кинул ей на лицо черный бюстгальтер. Она лежала постанывая, и тут же взялись за меня. Увы, с первого раза не получилось.

По правде, читатель, у меня уже был красный бисер уколов, я до этого винтом обкололся. Помню рассвет на лестничной площадке. Приятель Стас мне руку затягивает ремнем. Приход! И сразу я стремительно улетаю вниз, и в сумеречном сознании отражается последняя картина: густые капли крови. Под ногами капли моей крови. И я падаю в эту кровь.

— Ишь! — ликовал Макар. — Да у тебя тут пузырь кровавый.

Ирэн подхихикнула и снова попробовала мне ввести, я сгибал и разгибал руку.

— Хорошие, хорошие вены, — шептал Макар, — выпуклые. — И белизна заходила в вену, растворяясь в Шаргунове Сергее.

Все. Вытащили шприц. Ватка. Я откинулся. Черные Алисины трусики полетели мне на лицо. Я лежал и гудел изнутри.

Потом было блуждание по квартире, жадное отхлебывание воды из бутылки «Святого источника». В общем, все это ужасно, читатель, и глупо.

— Шаргуно-ов, — завела меня Алиса в коридор. — Ну как? Правда успокаивает?

— Да уж.

— А давайте все время препарат принимать. Будем колоться, ну, раз в четыре дня…

«Подсела уже и меня подсаживает», — подумал я и издевательски согласился:

— А как же!

Успокаивает… В этом самая страшная инфернальная сторона героина. У героина нет качеств. Тысячи по всей нашей огромной стране колются не потому, что приятно. Нет, никак. Но без этого нельзя. Героин — материально воплощенное Ничто, Небытие… Скука смертная. Снежная поземка наших просторов.

Мы вывалились из дома. Меня тошнило, а они болтали. Правильно, им же меньше досталось, это у меня почти передоз. Поехали мы в какой-то клуб. Я высунулся в открытое окно, и тугой ветер затыкал мне рот, и хоть так я справлялся с рвотными позывами. А у клуба я их оставил. Я пошел замедленно прочь, и вокруг выросла стройка. Вечер. Работа затихла, замерли бетономешалки. Все серое, цементное, железные конструкции. Вдали малиново округлялся закат. И тут среди этого цемента меня трогательно и вырвало, прозрачным нескончаемым потоком… Закат малиновый.

Тянулись дни, и названивала Ирэн, та, которая шепелявит. «Поразвлечься не думаешь? Есть хорошего качества…» Я не выдержал: «Тебя ждет пуля. Ясно?» Она прошепелявила: «Яфно».

Я проклинаю фальшь. Что за разговор: тяжелые наркотики, легкие ли… Ненавижу эту чушь! Вы говорите: отрывайся как можешь, мы — свободное общество, но скины — это ужасно. А молодые бреют себе черепа, уходят в скины! Вы поучаете: бери от жизни все! Кури хэш, но только шприца не надо! А пацан начинает колоться и СПИД получает, вы презервативы навязываете, а мы назло вам совокупляемся беззащитно.

Общество неповоротливо, не ответит на простейший мой крик. Вот гашиш разве лучше героина? Ну да, безопасней. А в смысле поведения? Я помню, как, укурившись, смеялся над избитым солдатом…

Я шел себе мимо. Малой сидел на пне и зеленел бутылкой. Маленький скин. В черном капюшоне. За спиной у него была стена в диких надписях и ярких разводах. Он наклонил бутылку и полил песок. Песок искривился.

— Ты чего? — спросил я. — Горько?

Он кивнул с неподдельной гримасой:

— Противное, не привык пока.

— У меня то же самое, — подбодрил я. — Лет до шестнадцати пиво горчило.

Он резко вскочил, взбалтывая бутылку. Выругался и, обернувшись, швырнул о стену.

Пена со стеклом отекли вниз.

— Лучше гаш мутить. — Он потирал ноздрю вздернутого носа.

Я кивнул.

— Твердого? — удивился малой и зорко окинул дворик: — А чё? Место непалевное… Тебя как ваще?

— Серега.

— Артем. — Светлые глаза в ворохе ресниц. — Ловандер-то е?

— Сотка.

— Покажь!

Я взмахнул в воздухе купюрой.

— Чур вместе раскуриваем. — Он сцапал купюру и спустил в штаны-камуфляж. Просто с табаком смешаем, — и встряхнул черным капюшоном, и выскользнул на волю его голый череп.

Розовыми пальчиками малой развернул серебристую фольгу. Комочки гашиша. Распотрошил папиросу и стал ее пичкать гашишевой пылью. Мы дули. Я вдувал напряженно, до темени в глазах, и поймал на себе его пристальный взгляд. Этот скин меня буравил своими ясными гляделками.

— Ты! — спросил я, теряя потоки дыма. — Как жизнь молодая?

— Давай! — он выдернул папиросу. Обхватил расхлябанным ртом и дососал. Тут немного осталось, — выдал мне фольгу. — Захочешь, еще набьешь. Цигарки возьми. Ну, почапаю, — и быстро почапал прочь, отплевываясь.

Тоскливо дымил в песке окурок.

«А чё? Может, еще?» — думал я.

И стал мять папиросу. Табак, высыпаясь, полетел. Я забивал. Не глядя по сторонам. Я сжал губы и поволок в себя тучу. Горько поперхнулся, слезами облился…

Я двигал по Малой Никитской, когда смех нагнал меня. Я видел, как от гашиша гогочут подростки, но никогда не думал, что такое возможно со мной. Голубела вдаль мокрая улица. Было совсем не весело, я пробовал губы удержать. Но мощный хохот меня уносил. Так, смеясь, я скользил по улице. И тут я наткнулся. Лежит солдат. Зеленая форма. Кровь плыла по лицу, по шее и стекала за пазуху. Рядом на корточках сидел другой солдат и теребил:

— Сане-ек, встава-ай! Подымись!

А Санек охал сквозь красный ручей. Я попробовал руками сжать расползавшийся рот. Завопил кавказец-умора… «Беспредел! Беспредел это!» сиял он лицом обвинителя. Глаза его округлялись, как у барана. Второй хач, с топориным профилем, рвался к лежащему. Очевидно, солдат жутко ему нагрубил — и вот теперь расплатится!.. И получил с размаху, и еще получит. Хача удерживали мужички, на хача наседала громкая тетка, она слепила ему в лицо каким-то удостоверением, распахнутой коркой… А в стороне лохматый бомж оперся о костыль и равнодушнейше мигал.

Я давился смеховой икотой! Рот расстегивался! Я мелко дрожал губами, удерживая губы, но напрасно… Хохот! Солдат все охал, охал, а другой солдат поднимал его, бормоча… А я уносился с хохотом вдаль.