Читать книгу "Присутствие. Дурнушка. История одной жизни. Ты мне больше не нужна - Артур Миллер"

Как рассказал мне в тот день Гарольд Мэй, в середине тридцатых он имел ангажемент лишь спорадически, однако создал отличный номер с чечеткой, с которым даже дважды выступил в «Палас-отеле». В журнале «Вэрайети» его выступления почти всегда получали хорошие отзывы, но только он так никогда и не смог подняться выше маленьких зальчиков с группками своих преданных почитателей, выступая в таких местах, как Куинс, Толидо, штат Огайо, Эри, штат Пенсильвания, или Тонауанда, штат Нью-Йорк. «Если они понимают, как выстроен номер, тогда им нравится смотреть выступление чечеточника», — говорил он; ему страшно льстило, что его представление особенно нравилось рабочим-сталелитейщикам, равно как машинистам, стеклодувам — почти всем, кто понимает толк в профессиональной работе. Но к 1936 году Гарольд, посчитав, что уже достиг потолка в карьере, впал в такую депрессию, что, когда получил предложение поработать в Венгрии, тут же ухватился за него, хотя и не очень четко представлял себе, где находится эта страна. Вскоре он узнал, что в Будапеште, Бухаресте, Афинах и еще в доброй полудюжине городов Восточной Европы действует так называемая «гастрольная карусель» эстрадных коллективов, и центром ее является Вена, где аудитория самая престижная, так что этот ангажемент даст ему прекрасную паблисити. Устроившись и утвердившись там, он сможет выступать со своим номером практически целый год, постоянно возвращаясь в те же самые клубы. «Там не любят особых перемен», — сказал он. Чечетка же была совершенно новым танцем, чисто американским изобретением, неизвестным в Европе. Ее придумали негры с Юга, и европейцы были просто очарованы тем, что им представлялось восхитительно оптимистической манерой американцев.

Гарольд, как он рассказал мне — общались мы через столик с беломраморной столешницей, — проработал в этой гастрольной карусели около шести или восьми месяцев. «Работа была постоянная, платили неплохо, а в некоторых местах, например в Болгарии, мы считались почти что звездами эстрады. И нас даже пару раз приглашали на ужин в замки тамошних воротил, женщины на нас прямо вешались, и винами поили нас потрясающими. Я был так счастлив, как никогда, наверное, больше не буду», — вспоминал он.

С маленькой группой, состоявшей, помимо него самого, из двух мужчин и одной женщины плюс случайный пианист или, как в некоторых выступлениях, небольшой оркестрик, он имел мобильный и хорошо налаженный бизнес. Пока еще молодой и все еще неженатый, он всю свою короткую жизнь занимался исключительно своими ногами, своими концертными ботинками и постоянными мечтами о славе и теперь поражался, как ему нравится осматривать достопримечательности городов, куда он приезжал на гастроли, и узнавать всякие интересные подробности о европейской истории и искусстве. Он закончил лишь школу, получив аттестат зрелости в «Ивандер чилдс скул», и у него никогда не хватало времени, чтобы задуматься о чем-то еще, кроме новых танцевальных па, так что Европа, можно сказать, открыла ему глаза на прошлое, о существовании которого он едва ли раньше подозревал.

Однажды вечером в Будапеште, довольный прошедшим выступлением, он сидел в гримуборной ветхого старого клуба «Ла Бабалю» и снимал с лица грим, и тут, к его удивлению, в дверях появился высокий, хорошо одетый джентльмен, который слегка поклонился и представился по-английски, но с немецким акцентом, а затем уважительно осведомился, не сможет ли Мэй уделить ему несколько минут своего драгоценного времени. Гарольд пригласил немца присесть и указал на стул с драной розовой атласной обивкой.

У немца — на вид ему было лет сорок пять — были блестящие, прекрасно подстриженные серебряные волосы, на нем были отличный костюм из толстой зеленоватой ткани и черные ботинки на высоких каблуках. Звали его Дамиан Фуглер, так он представился, и явился он к Мэю в официальном качестве атташе германского посольства в Будапеште по вопросам культуры. Его английский, несмотря на немецкий акцент, был безупречен и абсолютно точен.

— Я имел удовольствие присутствовать на трех ваших выступлениях, — начал Фуглер рокочущим баритоном, — и прежде всего хотел бы выразить восхищение вашим прекрасным исполнением. Вы великий артист. — До сего времени Гарольда никто никогда не называл артистом.

— Спасибо, — сумел он ответить. — Я высоко ценю ваш комплимент. — Могу себе представить, как он тут же надулся от восторга, этот розовощекий парнишка из жалкого городка Береа, штат Огайо. Получить столь высокую оценку от элегантного, лощеного европейца в ботинках на высоких каблуках!

— Сам я тоже выступал на сцене, в штутгартской опере, но не как певец, конечно, а в роли, как мы это называем, «копьеносца». Это было довольно давно, я тогда был много моложе. — И Фуглер позволил себе извинительную улыбку по поводу собственных юношеских шалостей. — Но перейдем к делу. Мне дано поручение пригласить вас, мистер Мэй, выступить в Берлине. Наше министерство готово оплатить вам проезд, а также гостиницу.

Захватывающая дух мысль о том, что правительство — какое угодно правительство! — интересуется чечеткой, была для Гарольда, несомненно, выше всяческого понимания, и ему потребовалось некоторое время, чтобы переварить информацию или хотя бы поверить, что он не ослышался.

— Я даже не знаю, что вам ответить… А где я буду выступать, в каком-нибудь клубе или еще где-то?

— В «Кик-клубе». Вы, вероятно, слышали про него.

Про «Кик-клуб» Гарольд слышал, что это один из самых классных в Берлине клубов. У него забилось сердце. Однако предыдущий опыт общения с импресарио и публикой заставил его осторожно осведомиться о деталях предложения.

— И на какой срок рассчитан ангажемент? — спросил он.

— Скорее всего это будет одно выступление.

— Одно?

— Нам требуется только одно, но у вас будет полная возможность договориться с руководством клуба и о последующих, при условии, конечно, что они этого захотят. Мы готовы заплатить вам две тысячи долларов за один вечер, если вас устроит такая сумма.

Две тысячи за один вечер! Практически его годовой доход! У Гарольда кружилась голова. Он понимал, нужно задавать еще какие-то вопросы, только вот какие?!

— Вы готовы что?.. Извините, не могли бы вы повторить?

Фуглер достал из нагрудного кармана пиджака роскошный кожаный футляр для визитных карточек и протянул Гарольду визитку — тот безуспешно попытался сфокусировать свой взгляд, но едва различил на ней лишь четко и рельефно выделявшегося на белом фоне орла, сжимающего в когтях свастику, и это изображение острым дротиком вонзилось ему в мозг.

— Могу я дать ответ завтра? — начал он, но Фуглер тут же перебил его рокочущим баритоном:

— Боюсь, вам придется отправиться прямо завтра. Я уже договорился с вашими здешними импресарио, чтобы освободить вас от условий нынешнего контракта, если вы сочтете наше предложение приемлемым.

Освободить его от условий нынешнего контракта!

— Тут я понял, — сообщил он, нагибаясь ко мне над своим наполовину пустым стаканом с содовой, — что мою кандидатуру обсуждали какие-то неизвестные мне люди где-то в крайне высоких сферах. Это отчасти пугало, но в подобном положении человек просто не может не ощущать себя важной шишкой, — добавил он и засмеялся дурацким смехом, как у тупого и зловредного подростка смехом.