Читать книгу "Врата ада - Лоран Годе"

На улице Форчелла мужчины в униформе наконец пробились сквозь толпу и встали на колени рядом с Маттео. Он попросил, чтобы сыну оказали помощь. Поддерживал его голову, которая висела мертвым грузом. Быть того не может. Только не он. Только не в этот день. Полицейские подняли Маттео с земли. Принесли носилки, расчистили путь санитарам, чтобы те могли делать свою работу.

Они стали задавать ему вопросы. Спросили его фамилию, адрес. Он пытался слушать, что они ему говорят, но мало что понимал. Судя по лицам людей, окружавших его, с ними случилось что-то очень серьезное. Он не хотел отпускать руку Пиппо. Даже холодную и неподвижную. Он просил только об этом. Позволить ему держать сына за руку. Пусть они увозят его куда хотят, руку сына он все равно не выпустит. Видимо, они поняли, что он не уступит, и не стали настаивать. Распахнули обе створки задней двери, и он смог подняться вслед за носилками.

Они с Пиппо теснились среди одеял и ящиков с бинтами. «Скорая» тронулась с места. Сколько же раз он видел, как она мчится по улицам Неаполя? Сколько раз он съезжал на обочину, чтобы пропустить ее вперед? А теперь находился прямо в ней. Он не знал, куда они едут. Главное — найти место, где Пиппо сумеют помочь. Все остальное не имеет значения. В машине они вставили мальчику в рот трубку. Почему-то это его немного успокоило. Значит, не все потеряно, они делают, что положено, они помогут. Наверно, это будет долго и трудно, ему предстоят тревожные часы, даже целые дни, но это не важно, он не дрогнет. Он был полон решимости вызволить своего сына и забыть об этом дне, об этой улице, о толпе, с ее нездоровым любопытством, об этой «скорой», пропахшей кровью и бинтами.

«Скорая» остановилась. Через несколько секунд задние двери открылись, и его ослепил свет.

Он поднялся и вышел из машины. «Скорая» стояла во внутреннем дворике какой-то больницы. Он повернул голову, стал искать глазами вход, и вдруг увидел Джулиану. Она шла к ним. Он не сразу понял, что она здесь делает.

— Джулиана!

Она не ответила. Он хотел спросить, как она узнала, кто сказал ей, что они приедут именно сюда. Он не помнил, что сам же назвал полицейским имя своей жены и дал номер телефона, по которому ее можно найти.

— Джулиана. Послушай…

Он хотел обнять ее, но она шла не к нему.

— Джулиана!

Она не слышала его. Шла прямо к «скорой». Он посмотрел на нее. Помертвевшее лицо, хлюпающий нос, искривленные губы. Джулиана молчала. Когда она проходила мимо него, он сделал шаг навстречу, чтобы остановить ее. Хотел, чтобы она подошла, хотел обнять ее. Успокоить. Рассказать ей, как все случилось. Еще он хотел, чтобы они объяснили им, что будут делать с Пиппо. Но Джулиана не обратила на него внимания. Она вообще его не заметила. Никто из мужчин, что стояли возле машины «скорой», санитары, полицейские, не посмел остановить ее. Она поднялась в заднюю дверь «скорой», и тогда все услышали, как она застонала.

Опять это странное чувство. Он хотел было пойти за ней, но застыл там, где стоял, силясь понять, что вокруг него не так. А потом потихоньку в его голову закралась догадка, которая все больше и больше крепла, превращаясь в уверенность: Джулиана знает то, чего не знает он. Джулиана знает, в чем дело. Может, санитары что-то ей сказали, когда звонили по телефону и просили приехать как можно быстрее, а может, она поняла сама в тот самый момент, когда все и случилось, сработало материнское чутье. Но теперь все, наконец, очевидно: Пиппо умер. И он тоже это знает. Понял, взглянув на Джулиану. Иначе почему все эти люди словно оцепенели? Почему не перенесли Пиппо в больницу, не суетились, отдавая распоряжения, медлили? Почему они оставили Джулиану стонать в «скорой» и не успокоили, не сказали, что они сделают все, чтобы спасти ее сына?

Вот так он все и узнал. И стоял как столб, безвольный и понурый, в окружении людей, опустивших глаза от неловкости и сострадания. Он не должен был выпускать его руку. Вот об этом он сейчас думал. Только об этом. Не отпускать его руку. Никогда. Пока он держал руку Пиппо, его сын жил. Но когда он вышел из «скорой», отпустил ее. И он решил вернуться обратно, снова взять Пиппо за руку и сжать ее. Он шагнул к машине, но двое мужчин встали на его пути. Они не сказали ни слова, и вид у них был печальный, подавленный. Кто они такие? Почему не дают ему пройти? Почему он не может вернуться к сыну? Какое им до этого дело? Он хочет туда. Он нужен своему сыну. Чем он им помешал?

Они остановили его вежливо, но решительно. И ему пришло в голову, что они, видно, собираются сказать ему правду. Сообщить наконец, что никогда больше он уже не сможет прижать к себе сына, притронуться к нему, поцеловать, потрепать по волосам. Никогда. Они теперь разлучены. С сыном. Вот это он должен понять. Своего сына Пиппо он больше никогда не увидит, не притронется к нему, не поцелует в лобик. Сына у него отняли в одну секунду. И теперь все. Никогда. Он не обнимет его. Своего родного сына. Ноги у него подкосились, и он рухнул на землю.

III

На коленях перед моей могилой
(август 2002)

Я резко даю по газам. Рядом со мной продолжает скулить Кулаччо. Он никак не может опомниться. Не таким он представлял себе этот вечер. Но за одно мгновение все может измениться. Мне ли это не знать. Твоя жизнь, как ты представлял ее себе, вдруг оказывается перечеркнутой, и приходится смириться с тем, что отныне тебе уготованы одни страдания. Кулаччо задыхается, его рвет на сиденье. Но пусть не волнуется, от этой раны он не умрет. Я ведь сознательно не вспорол ему живот. Кровь стекает у него между ног и пачкает брюки. Ему страшно. Я знаю. Ему кажется, что здесь он и умрет в муках. Я знаю.

Мы едем. Маршрут я изучил вдоль и поперек. Этот день у меня отрепетирован до мелочей. Еду по улице Партенопе. Вдоль моря. Машина подскакивает на булыжной мостовой. При каждом толчке он громко стонет. Теперь мы спускаемся к порту. Он не задает ни одного вопроса. Только скулит и несет какую-то чушь. Боится, наверно, как бы я не прибил его. Зачем? Ему уже и так больно. На дороге полно ям. И для него это сущая пытка. А я не стараюсь их объехать. Теперь он вцепляется в бардачок, надеется, что ему будет легче, но тут же вновь начинает извиваться, как угорь. И это тоже мне известно. Я помню: сучишь ногами, корчишься, пытаясь избавиться от боли, но все бесполезно. И я тоже, я долго мучился — а отец кричал, плакал. Помню его белое лицо, он ничего не мог сделать и только изо всех сил прижимал меня к себе, чтобы я чувствовал, что я не один.

Я подумал, что, возможно, кровь Кулаччо капает на асфальт сквозь дно машины. Надо остановиться и проверить. Хорошо бы, чтобы так и было. Чтобы кровь его капала на мостовую в Неаполе. Чтобы она просочилась сквозь асфальт и разбудила отца. Стемнело. Слева от нас — мрачные здания, они хранят гробовое молчание, словно в городе свирепствует чума. Справа — огни порта и нескольких больших барж у причала, их блики играют на потном лице Кулаччо. Прямо плачущий клоун. Никто здесь не услышит его стонов. Да пусть даже и услышат. В этих кварталах не станут проявлять заботу о ближнем. Я не гоню машину сознательно. Хочу насладиться этим моментом. Слушаю клокотанье боли. Иногда замечаю краем глаза, как искажается его лицо. Вот и хорошо.