Читать книгу "Рома, прости! Жестокая история первой любви - Катерина Шпиллер"

По закону они могли купить и двухкомнатный кооператив, но у мамы с Володей денег на такую роскошь тогда не наскреблось. А Ромкина мать…

— Ты еще смеешь ко мне приходить с такими просьбами? — орала Вера Георгиевна на понуро сидевшего в кухне его бывшего дома Ромку. — Ты! За последние три месяца ты лишь раз забежал ко мне, чахлые мимозы принес к женскому дню! Сыночек, радость мамина! А теперь: денег ему давай, половину кооперативного взноса, видите ли!

— Да нет, не так! Я только спросил, — мямлил Роман, чувствуя, как опять начинали ныть все его сросшиеся косточки. Это у него на мать, на бабушку реакция такая… Как это тяжело, знает только Юленька.

— Он только спросил! Пусть мать твоей женушки продаст свои бриллианты. Небось не обеднеет! А я — вдова, с больной матерью на руках, помощи — ниоткуда, так я — деньги давай?

Из комнаты раздался жалобный бабушкин стон. Ромка в ужасе вздрогнул: этот стон он очень хорошо помнил и знал. Когда-то он ему верил…

— Ну и что, подумаешь, однокомнатная, — рассуждала Людмила Сергеевна, когда они вчетвером бродили по квартире. — Комната двадцать метров, кухня — десять, считай, еще одна комната. А когда ребенка родите, тут же встанете на очередь в кооперативе на расширение. И сразу на трехкомнатную. К тому времени разбогатеете. Да и мы поможем.

Через несколько лет, когда подошла их очередь на расширение (Аське был годик), и надо было платить деньги, у Ромки и Юли не было ничего… А Володя взбрыкнул:

— Я что-то не понял — вы, ребята, сами-то собираетесь хоть что-нибудь для себя сделать или нет? Нет, ну серьезно: время сейчас какое? Было бы желание заработать, а деньги сами прибегут. Детки, лет-то вам сколько?

— Вы правы, дядя Володя, вы абсолютно правы, — твердо ответил потемневший лицом Роман. — Мы пока ничего себе не заработали. Значит, подождем. Очередь никуда не уйдет.

— Но… — вскинулась было Людмила Сергеевна, глядя на печальную Юльку, но Володя ее остановил:

— Все нормально, Люся, спокойно. Детки начинают взрослеть. Очень полезный процесс. Действительно, подождут…

Очередь, естественно, ушла, и вообще все эти кооперативные правила отменились, а денег у них так и не появилось. Навеки, навсегда теперь у них эта однокомнатная пытка.

Но тогда… Рома и Юля бродили, взявшись за руки, по пустой квартире, обалдевшие, счастливые, влюбившиеся уже в каждую щелочку паркетной доски, в каждый цветочек на обоях, во все краны сразу и даже в белый унитаз. Ведь все это теперь было их домом. Их первым, лучшим в мире, домом.

Так и есть! Не удалось вовремя зажмуриться и вот опять смотришь на себя глаза в глаза, оторваться не можешь, все задаешь себе вопрос: ну что, убогая, где твоя жизнь? Куда что подевалось, и с чем осталась ты, «счастливая с даром» и лучшим в мире домом?

Они обихаживали его, как игрушку. В кухне переклеили обои, поменяли все дверные ручки на красивые, деревянные. Один Володин знакомый сделал на заказ: выстругал из красного дерева в форме голов разных зверей: льва, собаки, носорога… Счастье продолжалось.

Они вдруг полюбили заниматься любовью днем.

— Эй, делаем ночь? — вдруг лукаво прищуривался Ромка. И Юлька тут же бросалась закрывать плотные зеленые шторы — мамин подарок, потом быстро сбрасывала с себя халатик и кидалась, как дикая кошка, с криком «мяу!» на Ромку, который, в лучшем случае, успевал снять рубашку или майку, словом, то, что сверху. «Нижним» занималась уже Юлька… Ромка всегда был нежный и медлительный, Юлька — страстная и нетерпеливая. Странно, но, несмотря на некоторое несовпадение темпераментов, у них все получалось необыкновенно хорошо (нате вам, сексологи и сексопатологи с вашими дурацкими теориями!), причем где угодно: на кровати, на полу, в кресле — в зависимости от того, где настигала супруга Юля своим дикарским «мяу!».

Ромка поражался: от Юльки у него ничего не болело, даже то самое проклятое раздробленное ребро… Стоило его Маме слово сказать, стоило ему переступить порог родительского дома, как он начинал чувствовать, что разваливается на куски. А Юлька…

Прыгает на него, тискает, мнет, а ему — не больно, ему — полный кайф. Мистика какая-то!

— Если любовь это мистика, то — да, мой дурачок! — страстно шептала Юлька, покусывая мочку его уха, и он стонал от блаженства и счастья, и он уплывал куда-то в ночь, в звездную, горячую, зеленого цвета, цвета штор. А за ними, за шторами был солнечный день, время работы, деятельности, учебы, а не любви. Но им какое дело! Быть дню или ночи диктуют любовь и голые, тонкие Юлькины руки, запахивающие шторы, а потом ласкающие его, Ромки, тело, нежно теребящие его волосы; ее губы, скользящие от уха, вдоль шеи, легонько покусывающие его соски, И потом наступает момент, когда нет ни дня, ни ночи, ни земли, ни неба, ни его, ни ее. Есть только биение одного сердца, не двух, но бьется оно везде, в каждой точке их общего тела, оно бьется даже вокруг, и громче его звучит только стон наслаждения…

Юлька вошла в комнату. Зеленые шторы уже здорово потускнели и выцвели за столько лет. Давно надо бы сменить. Но не хватает духа: кажется, вот снимешь их, и все прошлое уйдет безвозвратно, станет только прошлым, без права существования хоть чего-то оттуда в настоящем. А ведь в глубине души Юлька иногда надеялась, что хоть что-нибудь вернется, хотя бы та страсть, которая настигала их посреди дня, бросала друг к другу… Юлька закрыла глаза — ее даже качнуло от воспоминаний. Неужели все это происходило с ней?

В восемьдесят пятом Ромка закончил свой ВТУЗ, самый престижный факультет, но все равно пошел трубить на ЗИЛ. Правда, трубил он в очень перспективной тогда лаборатории роботов и считался весьма многообещающим электронщиком.

Юлька закончила курсы машинописи и стала машинисткой-надомницей, чем вызывала огромную зависть своих знакомых девочек.

— Заработок тот же, что у других, а никуда ездить каждый божий день не надо, начальства под носом нет, «муж приходит, а ты — дома, — вздыхали они. — И на фига, действительно, нужны все эти институты?

Юльку просто распирало от счастья и гордости за прекрасно устроенную и продуманную жизнь.

— Женщина должна сидеть дома, — ораторствовала она. — Ее предназначение — очаг, дети. Я планирую свой день, как считаю нужным, не подчиняюсь расписаниям, часам пик. Я имею возможность следить за собой, делаю зарядку. Мой Ромка доволен ужасно!

Знакомые девочки печально кивали головами. Такой вариант жизни был мечтой, наверное, очень многих советских женщин, но именно этот вариант всегда был какой-то то ли недоступный, то ли запретный, то ли так казалось. Ведь вот взяла эта кроха Юля и построила в отдельной квартире рай для советской женщины и для мужчины тоже! А они-то, дурочки, как проклятые, каждое утро, рано-рано на службу во все эти КБ, НИИ и прочие гнусные конторы. У них — дипломы, да, ну и что? Те, кто замужем, уже в двадцать три — двадцать четыре года изведали все прелести тяжеленных сумок, переполненного транспорта и ощущения конченности жизни. Кто не замужем — не знает, куда себя деть после бездарного восьмичасового рабочего дня. А вот Юлька… Не зря страдали ребята, жизнь их вознаградила. И Юлька — настоящий мудрец, хоть и с троечным аттестатом. Она по жизни мудрец. Дальше всех глядела.