Читать книгу "Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ух ты! — воскликнул самец овчарки. — Как приятно очутиться на свободе!
— А тюремщик у нас был неплохой, — задумчиво протянул пшеничный терьер.
— Согласен, — кивнул я.
— Ну-ну, полегче! — возразил самец овчарки. — Он все-таки был ужасно странный.
— Мне кажется, он параноик, — вмешалась лабрадорша с глазами жительницы северного Лондона. Складывалось впечатление, что ее взяли из дома психотерапевта, который лечил богатых дам, мечтающих зверски расправиться со своей горничной. — В его болтовне сквозила сексуальная озабоченность, не находите?
— Как вы это определили? — спросил стаффордширский терьер.
— Объясняю. Он будто бы умолял нас его отвергнуть, — ответила лабрадорша. — Возможно, что его глубокое стремление завоевать наш интерес было связано с затаенной ненавистью к самому себе.
— У-у, да бросьте, — сказал пшеничный терьер.
— В некоторых людях живет глубоко затаенный страх, — сказала лабрадорша. — Боязнь, что животным на самом деле известно больше, чем им. От этого они чувствуют себя неполноценными.
— Да ладно вам, — тявкнул я.
— Чушь и бред! — заявил овчар.
— Напрасно вы все отрицаете, — сказала лабрадорша. — Людей часто волнует, что так называемое царство животных наблюдает за ними, обсуждает их и…
— Осуждает? — предположил я.
— По-вашему, это невозможно? — Лабрадорша потрогала лапой окно и улеглась на своем сиденье. Мы ехали по Франклин-авеню: на улице все разгуливали в солнечных очках.
— Если взять общее количество паранойи у одного человека, — сказал стаффордшир, — разделить его на природное чувство собственного превосходства, вычесть переменную долю унижения и прибавить постоянную степень инстинкта самосохранения, легко доказать, что люди никогда по-настоящему не верят той правде, которую подсказывает им воображение. Правдой их не пронять и не уничтожить.
— Гав! — крикнул цверкшнауцер, восторженно изображавший дурачка на заднем сиденье фургона. — То есть в самую точку! — Первые месяцы своей жизни шнауцер провел в привратницкой одного из колледжей Кембриджа.
— Погавкай тут еще, — пригрозил ему ирландский пшеничный терьер.
— А ну ведите себя прилично! — крикнула миссис Гурдин, одарив нас несчастной полубезумной улыбкой. — Мы на Хайленд-авеню, подъезжаем к Голливудскому бульвару.
С противоположной стороны фургона донесся голос дворняжки, смахивающей на джек-рассела, — в тюрьме он всегда держался в стороне от остальных. Похоже, он кое-что понимал в этой жизни и говорил — если вообще подавал голос — откровенно и честно. Большинство собак — социалисты, но шнауцер сказал мне по секрету, что этот дворняга — обиженный на судьбу операист, последний из «Новых масс», один из тех щенят, что вечно разглагольствуют об авангарде пролетариата. Ходили слухи, что миссис Гурдин нашла его в «Баттерси»[6].
— В действительности люди догадываются, что мы за ними наблюдаем, — сказал дворняга. — А самые умные знают, что мы о них говорим. Люди вовсе не так глупы. Они только прикидываются.
— Ну дела, — съязвил овчар.
— Я серьезно, дружище, — ответил дворняга. — Они уже давно это выяснили, просто не прислушиваются к опыту предыдущих поколений. Вот мы — слушаем. И запоминаем. Любая эксплуататорская система держится на этом принципе: эксплуататоры должны забыть, что именно позволило им наслаждаться своим естественным преимуществом. Так уж оно устроено. Точно так же люди могут годами врать, пока не поверят в собственную ложь.
Он умолк, почесал за ухом и продолжил:
— Про это есть у Аристотеля. Он про животный интеллект очень хорошо все расписал.
Тут вмешался шнауцер:
— Да, он говорил, что в нас есть «кое-что сходное в рассудочном понимании». Это из «Истории животных». Он там пишет, что у людей и собак много общего.
— Да-да, а еще некоторые из нас «причастны памяти и более общественным образом заботятся о потомках».
— Славный был ученый, — сказал пшеничный терьер. — Что ни говори, а толика мудрости у него была. Но это не помешало ему написать, что слон может съесть девять македонских медимнов ячменя за один присест. Да неужели? Вряд ли это свидетельствует о равенстве наших сил. А свинья в его понимании — единственное животное, которое может подхватить корь. Ну надо же! Вот вам и Аристотель.
— Справа — Китайский театр Граумана! — проорала миссис Гурдин с водительского сиденья. — Именно здесь звезды суют руки и ноги в холодный жидкий цемент!
Фургон все еще петлял по дороге, а собаки рычали и спорили, подскакивая на сиденьях. В салоне стоял запах собачьего тепла, слюны и парфюма.
Я елозил и вертелся на месте, пытаясь раскопать в уме ускользающую от меня мысль.
— Все, к чему прикасается человек, претерпевает изменения под действием технологического прогресса и искусства. Мне кажется…
— Вот и мы так считаем, — перебил меня стаффордшир.
— Однако животные во все времена были не только прекрасными объектами изображения, но и великолепными зрителями, ценителями искусства.
— Дело говоришь, — кивнул пшеничный терьер.
— Точно, — поддакнул шнауцер.
— Устроили тут концерт! — оборвал нас овчар. — Давно пора оттаскать вас за уши. — Все дружно посмотрели на него, и пес тут же стушевался — если не по-овечьи, то по-овчарочьи.
— Люди идут во главе, — сказал я, — а мы следуем. Но зато как мы следуем! Великим предводителем в этом смысле был Плутарх, а не Аристотель. — В ответ на это собаки зашипели, зафукали и вообще принялись всячески выражать недовольство, однако миссис Гурдин быстро их угомонила.
— Помолчали бы, а? — прикрикнула она. — Устроили тут зверинец!
Фургон пересек Фэрфакс и всеми атомами своей души устремился на Сансет-стрип. Мимо пролетали автомобили, всюду прыгали солнечные зайчики.
— Говорите что хотите, — сказал я, — но именно Плутарх, гений из Херонеи…
— Достал уже со своей практической этикой! — заявил стаффордшир. В фургоне к тому времени поднялось нешуточное волнение.
— Аристотель относился к нам со снисхождением, — не унимался я. — По его мнению, мы только и знаем, что кормиться и размножаться.
— Постыдился бы! — закричал овчар.
— Все должны быть сыты, — сказал дворняга. — Я за равные порции.
— Плутарх же распознал в нас способность к говорению. Он допустил, что мы одарены сознательной жизнью. Это чего-то да стоит. По мысли Плутарха, мы умеем говорить и видеть сны.
— «Толкование сновидений» Фрейда, — вмешалась лабрадорша, устраиваясь поуютней.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган», после закрытия браузера.