Читать книгу "Девочки, к вам пришел ваш мальчик - Людмила Петрушевская"

Лика. Ох, не говори! Отбоя нет. Вчера стою, двое внизу у подъезда идут, и один говорит: «В этом подъезде я скоро женюсь». Ну вот.

Катя. А у вас же и на первом этаже есть квартира?

Лика. Там живет доктор Клованский с женой, сыном и внуком. И Шиллера́ со старушкой дочерью. Игорь Алексеевич с Валей, Ната с Лёсиком, Борис Витальевич все разводится. А напротив нас Поделковы, у них две дочери. Одна в третьем классе, другая в кровати, в пеленках лежит. И у Сыроквашиной дочь ветеринар, с мужем в Германии. Ляпина с сыновьями, Лёва Калинин по кличке «донор», поскольку клопов разводит. Саша-пропитушка с дочерью. Но ей четырнадцать лет, я сомневаюсь. Ее и в сорок никто не возьмет.

Катя. А я, наоборот, любила одного человека, Володю, но он болел туберкулезом и уже доживал свои дни. А Пискарев меня любил. Помню, приехала я к Владимиру в санаторий. Он умирает лежит… Он умирает, а я беременная…

Лика. Олечка, иди занимайся. Ей рано слушать такие вещи.

Катя. Ну вот. Он умирает, а я беременная. А сестра Пискарева нашла меня в сорок третьем году, отдала мне портрет мой на бумаге карандашом. Пискарев рисовал в камере перед смертью. Все вещи отдали сестре, а среди них мой портрет карандашом.

Лика. А Саша подполковника получает.

Катя. А разве не был?

Лика. Олечка университет закончит, а Саше, глядишь, полковника дадут.

Оля, кивнув, уходит, Лора тоже выходит.

Катя. Вот. Так сказать, родная мать приезжает, но не ко мне.

Лика. Это все пустое. Сулимов, Пискарев, это все миф, они исчезают, иногда даже не оставив после себя детей, а теперь у тебя будет родная мать и родная сестра.

Катя. Я им простила давно. Я им сама квартиру выхлопотала у майора Деева, реабилитации добилась. Я им деньги посылала.

Лика. Если бы они еще тебя простили.

Катя. В чем меня прощать, не понимаю. Мама меня не любила с детства. Записала в дневнике, она вела дневник по Фройду: когда Любочка ко мне прижимается, мне приятно, а когда Катечка, то противно. Мы были Люка и Кука. А когда Кукочка, то противно. Тетя Маруся мне рассказала, мать ей давала читать.

Лика. Я знаю эту ветхозаветную историю. Ты хочешь быть страдалицей. А вот зачем ты майору Дееву сказала, что они психически невменяемы и за себя не отвечают?

Катя. Чтобы их реабилитировали!

Лика. А что они такого сделали?

Катя. Они же были че эс, члены семьи врагов народа. Связь с врагами народа.

Лика. Но ведь уже всё! Уже ведь было всё!

Катя. Кто знал, что всё? Когда меня вызвали, я вспомнила всё! Тридцать седьмой год. Ты сидела когда-нибудь на допросе, когда в тебя лампой светят?! Я беременная сидела.

Лика. Сидела.

Катя. А сейчас вызвали, ознакомили с делом, и первое, что я сделала, я стала их же защищать! Ты чувствуешь, что такое защищать врагов народа было в таком месте? Сам следователь меня благодарил, пожимал руку, сказал, что вы их реабилитировали сами, до дверей проводил. А то, говорит, в этом деле днем с фонарем не разберешь, что они понаписали. А я рисковала, что Лора моя одна останется. Но подумала: мало для них сделала, Лорочка уже большая, сама прокормится. (Всплакнула.)

Лика. А то, что ты услышала про дневник, так это же Фройд! Его давно разоблачили и запретили! Сейчас твоя мать старая и страшная старуха. Как я.

Катя. Ты все еще интересная женщина. А про меня тоже в доме отдыха так сказали, представляешь?

Лика. Это одна видимость. Внешний обман. Я, во-первых, совсем ничего не вижу, а пойти к врачу отказываюсь, во-вторых, и не с кем. По Фройду это что-то значит, что меня туда не ведут.

Катя. Если хочешь, я с тобой схожу.

Лика. Нет, нет, это у них какое-то торможение по Фройду. У меня, потом, нет пальто и ботинок.

Катя. Надо с собой бороться. Я всю жизнь с собой боролась, была скромной и застенчивой. Всех стеснялась, особенно мужчин. И я преодолела это. Ты тоже должна. Хочешь, я с тобой схожу?

Лика. Да у меня что, некому сходить? Но в каких ботинках, вот в чем вопрос. Я хожу в ботинках после Саши еще в бытность его старшим лейтенантом. Им выдают каждый год, но не в этом дело. Теперь: неизвестно, какой у меня стал размер. Я привыкла к свободе. (Вытягивает ноги в огромных ботинках, разглядывает их.) У Саши сорок пятый размер. Эрка мне купила какие-то из клеенки, так в них ноги просто гудут! И они явно мужские. А ведь где-то были мои собственные, нянины, из сукона. Суконные, теперь таких не делают. Сукно! Но их, видимо, моль пожрала.

Катя. Подошвы-то бы остались?

Лика. Не знаю, не знаю. Украли, видимо, подошвы-то. У нас всё тибрят. Сумку мне разрезали, вынимаю из сундука, разрезанная по шву.

Катя. Всё. Я тебя веду к врачу, и начинаешь новую жизнь. Будешь все видеть.

Лика. На кой шут мне все это видеть. Я вообще охотней бы глаза закрыла и к стене отвернулась.

Катя (загоревшись). А что, Сашка уже ее бросил? Так я и знала.

Лика. Не мели чушь! Это ты бросила мать! Воспользовавшись Фройдом. Прекрати изображать из себя жертву! Они приедут, все забудь!

Катя. А ты не бросила свою сестру?

Лика. Мы же потеряли связь! Вадим кормил две семьи, свою и предыдущую, там сын погиб под Брест-Литовском, осталась бабка. У меня на руках Оля, мама и няня, все умирали. Эра сбивала тару на военном заводе.

Катя. А я без стипендии на одни алименты. Лорочку на лекции водила в кацавейке, сама в папиной шинели. Она тихо сидела, но потом меня все-таки в деканате предупредили. Жалко на ребенка, говорят, смотреть, как он на лекциях мучается. Это ваш мальчик? Говорю на Лорочку, «мой». Пришлось в детский дом отдать, там все-таки трехразовое питание.

Лика. Переступи, переступи через это. Они не виноваты. Мало ли какую мать ребенок раздражает. Это бывает. Меня Оля раздражает.

Катя. Я ведь к ним ездила. Я-то переступила. Но кто другому сделал зло, тот того ненавидит.

Лика. Все люди делают друг другу зло. Так было задумано.

Катя. Я к ним приехала, они испугались и не открывают. Я через дверь им говорю, а они как мыши молчат. Нам дали вместе двухкомнатную квартиру, Лика похлопотала, в Москве. Молчат. Я была у следователя, за вас боролась, молчат. Следователь сказал, что ваша мать тут понаписала, что надо с фонарями разбирать, а я говорю, я ответила, что они были невменяемые. Молчат и, чувствую, вдвоем от дверей отскочили. Всё еще ненавидят меня.

Лика. Оставь, оставь, едут две дряхлые старухи.