Читать книгу "Огненная река - О Чонхи"

Теперь он больше не пишет стихов. Я видела его серьёзное, как у огнепоклонника, лицо, когда он зажигал спичку, и тогда ещё смутно, но уже довольно отчётливо ощущала, что жажда огня, прорастающая в нём, обретает реальные черты, и от этого меня бросало в дрожь.

— Где ты был?

Время от времени я спрашивала его об этом поздно вечером, когда он, осторожно ступая, старался незаметно пробраться домой.

— Я наблюдал за пожаром. Было здорово!

В такие дни он, весь пропитанный запахом гари, был возбуждён и говорил хриплым голосом. Случалось, он приходил домой с испачканным в крови воротником рубашки.

— Мужчины подрались. Мне пришлось разнимать их.

Я осторожно трогаю газон кончиком сигареты. Дует сухой ветер. Скоро наступит весна. Прошедшей зимой было холодно и сухо. Крестьяне боятся неурожая.

Я плюнула на сухую траву, выгоревшую до черноты, встала, и ногами забросала огонь песком. Казалось, здание электростанции плыло в свете; вокруг шумела толпа.

В квартире на шестом этаже было темно, ни единого огонька, комната охранника снаружи была заперта на замок. Я колебалась — подождать ещё или подняться? Но подумала, что, может быть, он уже вернулся, и стала подниматься по лестнице. Требуется немало времени, чтобы взобраться на последний, шестой этаж по лестнице с железными перилами.

В щели двери торчала записка точно так же, как я её и оставила. «Ненадолго ухожу, ключ оставила у охранника». Я тщательно проверила, не открывал ли её кто-нибудь, смяла бумагу и позвонила. Прислушиваясь к тому, как чистый звук доходит до самой глубины квартиры и возвращается, я нажала на звонок ещё несколько раз. Дверь была заперта, и внутри не слышались признаки присутствия человека. Прогнав тревогу, начинающую собираться где-то в груди, я потолкала дверь туда-сюда, поковыряла булавкой в замочной скважине.

Квартира, наверняка, в беспорядке. Запертые комнаты переговариваются, метла и палка для выбивания пыли прыгают и буянят, поднимая пыль в тёмных комнатах, эмалированная посуда, ложки и сковороды хихикают, бегают, скользят и гремят.

Внизу, этажом ниже, отчаянно заплакал ребёнок.

Я села посреди лестницы, притянув к себе колени, и закурила.

Он всё ещё не знал, что я курю, а я скрывала это без особой причины.

Я всегда курю у открытого окна, выдыхаю дым на улицу и чищу зубы после курения, поэтому даже он, не переносящий запаха табака, ничего не замечает, как и большинство некурящих мужчин. А может быть, он просто делает вид, как я притворяюсь, что не знаю про его стихи и привычку всегда носить с собой спички.

— Вы не курите?

Когда я впервые узнала, что он не курит, я удивилась, а он сделал непонимающее лицо.

— А что тут странного? Можно по неосторожности испортить материал. Лишь из-за одной искры может пропасть ткань. Поэтому оябун[2]не любит курящих.

— Жестокий человек.

Я тяжело вздохнула.

Детский плач постепенно перешёл просто в хныканье и утих.

На лестнице раздался беспорядочный топот поднимающихся шагов. Это молодые супруги, живущие напротив нас, возвращаются домой. Женщина идёт почти в объятиях мужчины. Я отодвинулась ближе к стене, чтобы они смогли пройти.

Услышав, как они заперлись изнутри, войдя в квартиру, я подумала, прикуривая новую сигарету от предыдущей, что у них тоже будет ребёнок. Мысль, коснувшаяся нашего ребёнка, умершего два года назад, не вызвала какого-то особенного чувства, но принесла боль, ещё свежую в моей памяти. Он умер от обезвоживания сразу после того как ему исполнился год, Ничего нельзя было сделать. Я думала об этом, навалившись грудью на колени. Он беспрерывно строчил на швейной машинке в угловой комнате, над которой всего лишь повесили вывеску «Ателье европейской одежды»; на самом деле, это обычная комната, где стоят машинки и женщины занимаются шитьём за деньги. Он с каждым днём седеет всё больше и выглядит старше своих лет, а я на шестом, последнем, этаже многоквартирного дома вышиваю крылья журавля и живу, не зная даже, какая погода за окном, и всякий раз, когда я вспоминаю ребёнка, в голову приходит история о мальчике. Он ослаб от болезни и умирает на чердаке, глядя на плети бобов, что поднимаются по оконной раме.

Ребёнок, растущий без солнечных лучей, наверняка станет либо горбуном, либо ещё хуже — моллюском с неразвитым позвоночником.

Небо было тёмным. Я встала, выбросила сигарету, не сгоревшую даже наполовину, в окно на лестнице. Она упала во тьму, подобно светлячку, искрясь и рисуя в воздухе длинный след; фильтр её был испачкан красной губной помадой.

В комнате охранника было ещё темно, но я пошла вниз.

Спустившись на третий этаж, я невольно остановилась перед открытой дверью.

За силуэтом женщины, что-то жарящей на сковородке спиной ко мне, на деревянном полу сидел большеголовый мальчик и всхлипывал. Я стояла и смотрела на безвольный открытый рот ребёнка и глотала запах дешёвого растительного масла и газовой плиты, тяжело наполнявшие воздух.

Ребёнок увидел меня и, испугавшись, опять заплакал. Женщина резко обернулась. Потом с сердитым лицом ударила ребёнка по щеке. Тот, начавший уже успокаиваться, заплакал снова, громко всхлипывая.

— Что уставилась? Интересно? Чего лезешь в чужие двери?

Последние слова были вставлены в щель двери и отрезаны. Женщина хлопнула дверью, не договорив до конца. Я приложила ладони к лицу, будто и меня ударили по щеке, и она от этого горит, и быстро сбежала вниз.

Караульное помещение всё ещё было заперто.

Я знала, что это бесполезно, но все равно вошла в телефонную будку, установленную на площадке между многоквартирными домами, и набрала номер. Всё было, как я и предполагала. В трубке тарахтели швейные машинки, и человек, подошедший к телефону, сказал:

— Ким? Он сегодня не приходил. Позвоните завтра утром.

Я смотрела вверх, на тёмные окна шестого этажа, слоняясь перед караульным помещением, потом пошла к автобусной остановке.

Как всегда, я не собиралась идти куда-то конкретно. Пока он занимался ночной работой, или определял направление ветра, закрывая искру спичечным коробком, или бродил по незнакомым тёмным переулкам, сверкая глазами, как ночное животное, я отправлялась гулять по сверкающему ночному городу с желанием выкурить несколько сигарет подряд или выпить стаканчик сочжу[3].

Когда я вернусь домой, почищу зубы, тем самым слегка уберу запах сигарет и крепкий вкус сочжу, засучив рукава, умоюсь, вымою ноги, лягу в постель и притворюсь, что прислушиваюсь к звуку дождя, неслышно падающего в траву, и таким образом избавлюсь от всех следов улицы.