Читать книгу "Дождь для Данаи - Александр Иличевский"

Часа в четыре премьер-министр, скрытый в резиновой лодке телами охраны как балдахином, отчаливает от понтона. На том берегу у овчарни со сгрудившимися от любопытства у ограды баранами его поджидает белоснежный, как казарский гусь, БМВ.

Из зарослей рядом с катером на берег выходит аист и, помаячив променадом, стучит клювом и клокочет — не хуже багдадского сторожа. Племянник Г. сообщает, что в позапрошлом году эта птица пробила ему темя, когда он выпутывал ее из донных снастей.

Вечером тучи мошкары, сбившись в шлейфы, атакуют палубу, затемнив три лампочки, вывешенные над столом и запитанные кудахтающим в прибрежном тальнике генератором.

Тут же, как в кино, со всех пологов, из всех углов судовой оснастки стали выползать жирные пауки. Заплетая все проходы, закоулки, лески, снасти, они проявляли деловитость начальственной касты. Через час пустые бутылки поседели от паутинной оплетки, а когда забряцал поклевный бубенец моего спиннинга, я едва смог подсечь судачка, поскольку комель удилища был приплетен накрепко к борту.

Сон в каюте, к открытому иллюминатору которой почти вплотную подходила тихая лунная вода, оказался свободным, крепким. Ранним утром мы распрощались со всеми и взяли курс на Одессу.

Одесса мне показалась мертвым городом. В нем можно жить, он красив и узнаваем, но он мертв. Великая жизнь этого города осталась в книгах Бабеля, Жаботинского, Паустовского, Ильфа, Катаева, Олеши.

В первый же день в поисках ночлега мы выбрались к 16-й станции Большого Фонтана. Когда-то величественно роскошная местность — полная богатых модерновых дач времен порто-франко — оказалась свальным скопищем бесчисленных садово-дачных кооперативов: мученически коммунальными кластерами убогих шести соток, крохоборно нарезанных и приукрашенных зеленью. Большой Фонтан, полный утомленных отдыхом мрачных отдыхающих, беспрестанно грохотал трамваями. Бродя по кооперативу, утопавшему в мальвах, олеандрах, винограде, акациях, наткнулись на табличку: «В конце этой аллеи стоял дом, в котором родилась Анна Ахматова». Здесь же на углу мы зашли по справке во двор, где сдавалось жилье. Тенистый заросший садик и двухкомнатную, замызганную, прокуренную лачугу нам показал щуплый заспанный до обморока человек в одних трусах.

Белоснежная, вислоухая, вздыбленная холмами мышц туркменская овчарка, с коричневым пятном через глаз, — и в самом деле хтонически страшная, как Сильвер и Цербер, оглушительно гаркнула на нас из вольера. Мы срочно ретировались из Одессы на лиманскую Затоку, с ее широченным песочным пляжем и холодной, затиненной водой.

В Одессе меня поразил порт. Последний раз я был в порту в Баку, в далеком детстве. И ощущения, отобранные из счастливого сна, подтвердились: синий простор и устремленная белоснежная громада корабля «Тарас Шевченко», огромного, как город.

И тут же выяснилось, что Т. помнит этот теплоход. Есть тридцатилетней давности фотография, где он с родителями в батумском порту стоит на причале и сзади вверху, над иллюминаторами, наискосок идет надпись «Тарас Шевченко». Потрясенный Т. говорит, что корабль ничуть не изменился, белый, как с иголочки.

Мимо причала прошел на ювелирный шварт батумский паром «Изольда» — и мы, переглянувшись, подняли на спор вопрос: а не погрузиться ли нам срочно на него вместе с машиной. Однако события в Южной Осетии оборвали наш порыв, поскольку обрекали на зимовку в Тбилиси.

Через четыре дня мы отправились в Крым — и Херсонская степь, о которой я грезил, благодаря Чехову, с детства, наконец разлетелась передо мной на несколько сот километров.

Гуси

Однажды летом, семнадцать лет назад, я завис в Москве между Израилем и Калифорнией. Нужно было как-то денег заработать, и я пошел расклеивать объявления. Устроили меня в эту подпольную рекламную контору по великой протекции. Руководила ею женщина, написавшая на Физтехе в 1964 году диплом, суть которого состояла в расчете прочности некоего летательного аппарата, ставшего вскорости первой советской крылатой ракетой. Институт их год назад не то что разогнали, но уморили голодом, все спасались, кто как мог, и в конторе Л.В. имелся четкий ценз: любой расклейщик, любой контролер (тот, кто проходил за расклейщиком и проверял его работу) должны были как минимум иметь научную степень, а еще лучше обладать выдающимися научными способностями.

Так что я был выскочкой в этой компании и потому особенно старался. Маршруты были самые разные: помахивая кисточкой, обклеить каждый столб проспекта Мира по правой стороне в сторону области или — проехаться в дальнее Подмосковье, в сторону Дубны или Конобеева, выходя на каждой станции; столбы обвешиваются, пока дожидаешься следующей электрички; иногда попадаешь в «окна» — и тогда березы протяжно высоко шумят, шумят на полустанке, хотя по полям идут жары, проглядывает за рощей белая полоска неба в озере, — этот ветер верховой, да и не ветер, а переворот в слоях горячего воздуха; платформа пуста в оба долгих конца, и нет никакой Истории; шпалы горячие дышат креозотом… И где-то в той стороне мается мой неведомый контролер.

Почти все объявления, какие мне попадались, изображали веселого гуся в бейсболке, на формате A4 обнимающего бетономешалку. Суть текста на них была в том, что при дачном строительстве такой аппарат просто необходим, и всякого, кто игнорирует совет гуся, постигнет как минимум радикулит. Оборотную сторону листов — шершавых, желтоватых, утолщающих непомерно линию пера, я использовал для черновиков. Как и березы шумящие, и замерший покой над платформой, и рельсы, чуть дымящиеся маревом над блестящими своими искривленными полосами…

Позавчера я ужинал в компании с одним из совладельцев фирмы, которая вторая или третья по объему строительства в Москве. Мы разговорились, и мой собеседник вдруг стал вспоминать, с чего они начинали тогда, семнадцать лет назад…

— С гусей? — спросил я прежде, чем осознал, что броское название фирмы, производившей бетономешалки, действительно совпадает с тем, что указано на его визитке.

Он опешил.

— А вы откуда знаете?

Но тут у него раздался звонок, и до конца вечера мы так и не вернулись к птичьему вопросу.

Гуси эти для него, кажется, тоже оказались святыми.

Поднять руки

В 1946 году, когда отец пошел в первый класс, на самом первом уроке учительница попросила:

— Дети, поднимите руки, у кого есть отцы.

Подняли только трое из сорока.

До восьмого класса отец тайно страстно им завидовал.

А потом горечь с возрастом куда-то делась.

Но, говорит, сейчас это чувство вернулось снова.

«Я очень хорошо помню этих детей. Два мальчика и девочка. Счастливцы».

Отцу в этом году исполнится 70 лет.

Гать и список

«Блокаду я провел на одном из участков Ленинградского фронта, в непролазной болотистой местности. Убитых хоронили в трясине, могилу не выкопать: яма на два штыка тут же наполнялась водой.