Читать книгу "Грехи негодяя - Анна Рэндол"

И в тот же миг гул машин за дверью стих. Оливия тщетно пыталась уверить себя, что все дело только в задержке поставок сырья. Но почему же Клейтон улыбнулся так злорадно?…

А она ведь все замечательно организовала… Нет-нет, даже если Клейтон стал гением – а в юности многие говорили о его блестящих способностях, – он не сможет ее остановить.

Тут он достал из кармана стопку бумаг, медленно развернул листки веером и легонько провел ими по ее щеке. Бумага была тонкой и дешевой, не с ее фабрики.

– Ты знаешь, что это? – насмешливо спросил Клейтон.

Оливия молча покачала головой.

– Я скупил все твои долги. И срок уплаты по первому из них истекает… – Он покосился на верхний листок, словно не помнил в точности каждое слово, каждую цифру. – Истекает в следующий вторник. Надеюсь, у тебя есть соответствующая сумма.

У Оливии перехватило дыхание. «Надо будет убедиться, что заказ Тредмайну отправили раньше, чем подойдет срок уплаты поставщику угля», – промелькнуло у нее. Но уже в следующее мгновение она вспомнила, что этот заказ только что отменили.

Никакая сила воли не могла теперь скрыть дрожь в ее голосе, когда она проговорила:

– Ты не сможешь так поступить.

Клейтон повернулся к двери.

– Я уже так поступил. И передай отцу, что отныне и впредь я буду иметь дело только с ним. С ним одним.

Глава 2

– Да, но, может быть, следует передвинуть столы на солнце? – сказала Оливия мужчинам, выносившим столы из таверны на прохладный осенний воздух.

Праздник урожая. Он должен был стать грандиозным торжеством. Первым деревенским праздником за десять лет. Этот праздник должен был положить начало доброй традиции – впредь такие праздники планировалось устраивать каждый год.

Если же Клейтону удастся осуществить свои планы, праздник станет первым и последним.

Дети весело бегали по площади вслед за катящимся обручем. Женщины раскладывали на столах для продажи вкусные пироги, веники, вязаные шапки, заколки и резные деревянные игрушки.

Все было превосходно устроено.

И это никогда больше не повторится, если Клейтону удастся добиться своего.

Миссис Уилкерсон подала ей кружку теплого сидра.

– Спасибо. – Оливия протянула женщине пенс, но та покачала головой:

– Нет, мисс Свифт. Ведь вы столько для нас сделали…

– Прошу вас, возьмите, – настаивала Оливия. В конце концов, как выяснилось, она возродила город только для того, чтобы его снова постиг крах.

После минутного колебания другая женщина взяла монету и спрятала ее в карман.

– А тот член парламента согласился поддержать вашу идею? Ну, относительно отдельных помещений в тюрьме для детей…

– Он сказал, что подумает, – ответила Оливия. Миссис Уилкерсон была одной из двух женщин в городе, у которых сыновей отобрала Британская пенитенциарная система, поэтому она самым внимательным образом следила за попытками мисс Свифт исправить ужасную несправедливость.

– А ваши задушевные друзья придут на праздник?

У Оливии не повернулся бы язык назвать представителей Общества борьбы за гуманное отношение к детям-преступникам своими «задушевными друзьями». В общество входили два барристера, квакер, ушедший на покой викарий и горстка озабоченных этой проблемой женщин. Хотя она готова была назвать их не только друзьями, но и родственниками – кем угодно! – если им удастся продвинуться со своими реформами.

– Я уведомила их, что они приглашены.

Возможно, некоторые из них и придут. Эти люди относились к восстановлению фабрики как к масштабному эксперименту, который в случае удачи поможет удержать деревенскую молодежь от попадания в лондонские трущобы.

Миссис Уилкерсон дала по кружке сидра двум мужчинам, которые остановились у стола, чтобы промочить горло. Оба работали на фабрике, но Оливия уже давно установила выходной день для рабочих, и сегодня ей это было на руку.

К столу подошел Колин. У него на плече сидела его маленькая сестренка. Девочка указала пальчиком на кружки:

– И мне!

Колин опустил малышку на землю.

– Присмотришь за ней минутку, тетя Люси? Соревнования вот-вот начнутся.

– Соревнования? – удивилась Оливия.

Колин поправил очки и кивнул:

– Да, катание сыра.

Оливия в растерянности заморгала. Вероятно, она что-то неправильно расслышала.

Миссис Уилкерсон плеснула какого-то напитка в чашку и дала хнычущей племяннице. После чего ответила:

– Вы должны были видеть нечто подобное раньше, еще в детстве.

Оливия никогда в детстве не ходила на праздники, но не стала говорить об этом. Слава Богу, они забыли, как она когда-то заявила, что «только грязным дворняжкам интересны городские праздники». Ей тогда было семь. Отец рассмеялся и погладил ее по головке.

К столу подошел мужчина с женой. Им тоже хотелось сидра.

Миссис Уилкерсон отмахнулась от Колина.

– Не думаю, что я сумею уследить за твоей сестрой. Где мама?

Колин осмотрелся.

– Помогает построить детей, участвующих в хоре.

– Я могу присмотреть за девочкой, – вызвалась Оливия.

Все уставились на нее с явным недоумением.

– Разве вы не заняты организацией праздника?

Но в данный момент вроде бы все шло хорошо и без ее вмешательства.

– Пока нет. – Оливия поставила кружку и взяла малышку на руки. – Не беспокойтесь. Идите.

После секундного колебания Колин во всю прыть устремился к группе мужчин на вершине холма.

– Желтый, – сказала девочка, указав на упавший лист.

– Да, и желтый, и оранжевый, и красный. – Оливия обратила внимание малышки на другие цвета и медленно пошла к столам, расставленным у выхода из таверны. На мгновение она прижалась щекой к мягким волосикам ребенка. – Мы же не позволим большому жадному дяде отобрать все это у нас, правда?

– Да, очень жадный, – с готовностью согласилась девочка.

«И красивый, – мысленно вздохнула Оливия. – Но ужасно холодный!»

Появление Клейтона должно было успокоить ее совесть. Но она уже привыкла думать о своей вине как о далеком прошлом. А теперь это прошлое вдруг швырнули ей в лицо. Мерзкое! Уродливое! Страшное! Десять лет назад, думая, что он умер, Оливия молилась о том, чтобы это оказалось ошибкой, чтобы выяснилось, что Клейтон жив и невредим. Тяжесть вины не давала ей спокойно жить, мешала дышать. О, как страстно она желала избавиться от этой тяжести!

Но теперь, когда выяснилось, что он действительно жив, раскаяние и угрызения совести не исчезли, остались при ней.