Читать книгу "Последний магог - Валерий Вотрин"

Шаман говорил на простом языке, каким они, шаманы, всегда разговаривают с нами, простыми. Он называл Сбегу пустым лошадиным черепом и другими словами, которые из всех присутствующих понимал, кажется, я один.

Как-то раз я пришел к Красному кургану. Я никому не сказал, что туда пойду. Был день. По небу плыли большие облака. Вдали виднелись голубые горы. Ветер колыхал седые травы. Я пришел к кургану, чтобы заглянуть в те норы, в которых, как говорили, живут шаманы. Подножие кургана было все усеяно ими, узкими угольно-черными лазами, и страшно было приближаться к ним, страшно заглядывать внутрь. Перебарывая страх, я стал медленно приближаться и вплотную подошел к норам. Холодом тянуло оттуда. Никак не решаясь, я стоял у отверстия одного лаза — и вдруг услышал.

Курган шептал. Гулкий свистящий шепот доносился из его глубин. Небывалый ужас сковал меня, я не мог двинуться, только стоял и слушал, как постепенно это неразборчивое бормотание, это угрожающее хриплое шушуканье, страшный шероховатый смех превращается в связные слова.

Они шептали — шаманы. Они перешептывались, и слова их расползались по узким норам, как змеи. Они говорили на своем языке, говорили о чем-то своем, мне непонятном, но кое-что я разобрал: они называли дневной свет «хрыргын», напастью, вот как они относились к нему — они его ненавидели. Волосы поднялись у меня на голове, озноб колотил меня, стоявшего на жарком солнце. Напасть, напасть — неслось из черных глубин кургана. Белый свет, все, что на нем, я, стоящий на жарком солнце у входа в черную нору, — хрыргын.

Потом я часто приходил к кургану — послушать их. Они говорили странные вещи. Они шептались об тэнгэрах, о духах, они собирались на что-то жаловаться. Они советовались, как сложить такую молитву, которая заставит духов приблизить конец света, освободить их, шаманов. Пусть смерть, пусть огненная погибель, пусть конец всему — они хотели, они страстно желали, они жаждали этого. Но постепенно шепот замирал, часто на полуслове, как будто они впадали во внезапный сон, немилосердный сон животного, и я тщетно вслушивался, чтобы уловить конец фразы. Бывало, что курган молчал несколько дней, а потом вновь начинал шептать.

Так я научился различать их язык. Сейчас шаман называл Сбегу кретином, безответственным идиотом, проклятым раскольником, невером. Вот что говорил шаман, зная, что никто в комнате не сможет его понять. Это были непонятные слова, никто не понимал, что, собственно, шаман имеет в виду. Один я понимал, и мне было страшно отвечать ему. Поэтому я молчал.

Но он увидел, как я молчу. Он встал и приблизился ко мне, стал вплотную.

— Что ты такое? — спросил он на своем языке.

Я молчал.

— В Трубу веруешь?

Я кивнул.

— Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я покачал головой. Он засмеялся.

— Кто был твой отец, ты, понимающий язык шаманов?

— Его не нарекли, — ответил я.

— Что ты здесь делаешь?

Я молчал.

— Ты сбегут?

Я покачал головой. Он приблизил ко мне свое лицо с горящими глазами, от него шел запах земных глубин, рудных жил, подземных рек, запах земли, как от мертвого.

— Ты пришел сюда, — сказал он. — Ты явился в Огон, и ты не сбегут. Тогда кто ты? Ты знаешь?

Я сказал себе: «Шепчу, этот человек хочет знать, кто ты, и он — шаман. Но должен ли ты отвечать ему? Он говорит на языке, понятном только вам двоим. Он не хочет, чтобы другие знали о том, кто ты. Скажи ему, что лишь Великие Духи знают, кто ты, а ты не знаешь. Скажи ему это на его языке».

И я уже раскрыл рот, чтобы сказать это, но тут вошел Джованни. Он вошел и избавил меня от ответа.

— Брейк! — завопил он, хохоча и делая какие-то непонятные знаки руками. И он продолжал говорить на своем быстром непонятном языке, одновременно разводя нас с шаманом в стороны и вскрикивая: «Брейк!» Я понял, что это мы — брейк, и подчинился. В конце концов, как только нас не называют. Пусть будем брейк, я не возражаю. Мне было приятно, однако, что брейк не только я, но и шаман. Стало быть, мы с шаманом заодно, мы оба — брейк.

— Брейк! — кричал Джованни, хохоча.

Впоследствии он рассказал мне, как увидел нас, вставших друг против друга, как кинулся разнимать. Он часто рассказывал об этом, и слушать его рассказ по двадцатому разу было уже не так интересно. Он говорил, что сразу вклинился меж нами, хотя вовсе не хотел этого делать. Он не понимал, о чем мы говорим, но сразу понял, что разнять нас надо. Он смеялся при этом. Он был мудрый, Джованни. Мы подружились.

Он много смеялся и много говорил. Сначала я не понимал его, как не понимал никого в этой стране. Язык не давался мне поначалу, потом я неожиданно, однажды утром, вдруг стал понимать: сквозь толщу незнакомого языка стал проступать смысл, как дно реки просвечивает сквозь замутненную воду. Так мы начали общаться с Джованни. Поначалу он спрашивал меня, задавал множество вопросов, и я отвечал как мог. Почему-то он думал, что мы — русские, такое у него сложилось впечатление из моих обрывочных рассказов. О чем я рассказывал ему? О выжженных степях, над которыми часами неподвижно стоят черные птицы; об огромных оплывших курганах, могилах древних бегов, на вершинах которых по ночам горят нездешним светом тусклые огни; о поселениях, где черные дома выстроены по кругу, а в середине торчит длинный узкий шатер — жилище шамана. О Хороне рассказал я ему — сокровенных землях, как мы называем страну Магог, когда говорим с иноземцами.

Потом настала моя очередь задавать вопросы: мне было интересно узнать об Огоне — иных землях, где я оказался. Правда ли, что здесь молятся единому Богу. Правда ли, что земля Огон — не земля, а земли, которых множество, и в каждой говорят на своем языке. Правда ли, что у каждого с рождения здесь свое подлинное имя.

А потом, когда наше взаимное любопытство было утолено, он стал рассказывать о себе. Мы сидели внизу, в его кафе, и он делился со мной историями из своей жизни, воспоминаниями, страхами.

Да, этот человек боялся. И я узнал, чего он боится, с удивлением узнал о самом великом его страхе. Помню, я чуть не вскрикнул от изумления, когда он сказал мне об этом впервые. Мы сидели в его кафе, пили вино, разговаривали. Посетителей было немного — двое таксистов и растрепанная женщина. Мы сидели и разговаривали, и вдруг он наклонился ко мне и сказал. И я чуть не вскрикнул от изумления.

Джованни боялся магогов. Он боялся их — нашего — нашествия настолько, что подготовил свой подвальчик на случай внезапного вторжения, отнес туда еду, воду, разные необходимые вещи. С расширенными глазами он поведал мне об этом. Увидев, что я отшатнулся, он спросил, знаю ли я, кто такие магоги. Не зная, что ответить, я пожал плечами.

И тогда он поведал мне о страшном кровожадном народе, до времени заключенном Господом за неприступными горами, за непроходимыми пустынями. О народе, который только и ждет, чтобы вырваться и истребить род людской. Жуткие звероподобные существа на косматых лошадях, в черных шкурах. Кровожадные, страшные. Говорят, они пожирают младенцев, пьют человеческую кровь. Что может быть ужаснее? Недавно Джованни прочел в газете одну статью, где говорилось, что время нашествия магогов уже настало, что нашествие близко. Ряд ученых выступили с прогнозами и пришли к выводу, что нашествие в ближайшие годы неминуемо. Многие друзья Джованни всерьез к нему готовились. Сам он планировал бежать на родину, в горы на границе с другой огонской страной. Там, объяснил он, можно скрываться месяцами. Там магоги, возможно, его не обнаружат. Ведь известно, что они живут на равнинах и в горах ориентируются плохо. Он уйдет повыше в горы, там есть небольшие деревни. В одной из них он и переживет нашествие.