Читать книгу "Кровавая комната - Анджела Картер"

— Посмотри, — сказал он, указывая на этих элегантных девушек, — теперь у меня целый гарем!

Я вдруг поняла, что вся дрожу. Дыхание мое участилось. Не в силах смотреть ему в глаза, я отвернулась — из гордости, из стыда — и увидела, как дюжина мужей в дюжине зеркал подходят ко мне и медленно, методично, игриво расстегивают на мне жакет и снимают его с моих плеч. Не надо! Нет, продолжай! Падает юбка, затем приходит черед льняной блузки абрикосового оттенка, стоившей дороже, чем платье, которое я надевала в день своего первого причастия. Блики волн, играющих в лучах холодного солнца, сверкнули на его монокле; его движения казались мне нарочито грубыми, вульгарными. Краска снова прилила к моему лицу и уже не сходила.

И все же, как вы понимаете, я догадывалась, что так и должно быть, — что у нас должно состояться формальное раздевание невесты, бордельный ритуал. Сколь бы уединенным ни было мое существование, даже в мире чопорной богемы, в котором я жила, до меня не могли не доноситься отрывочные слухи и о том мире, в котором жил он.

Он раздевал меня с видом гурмана, как будто очищал артишок — но, право слово, без малейшей изысканности: этот артишок не был для него деликатесом, да и жадной торопливости отнюдь не требовал. К знакомому лакомству муж подходил с утомленною жаждой. И когда на мне не осталось ничего, кроме моего трепещущего, розовеющего естества, я увидела в зеркале ожившую гравюру Ропса[5]из коллекции, которую муж показал мне в то время, когда после помолвки мы смогли оставаться с ним наедине… юная девушка с худенькими плечиками, совершенно раздетая, если не считать туфелек на пуговичных застежках и перчаток, прикрывает лицо руками, как будто оно последнее вместилище ее скромности; и старый развратник в монокле, который рассматривает ее всю дюйм за дюймом. Он — одетый в хороший английский костюм, она — нагая, как баранья ляжка. Самая порнографическая из всех возможных ситуаций. Итак, мой покупатель развернул свою покупку. И, словно в опере, когда я впервые увидела его глазами собственную плоть, я в ужасе почувствовала свое возбуждение.

Он сразу же сомкнул мои ноги, как захлопывают книгу, и я вновь увидела столь редкое для него движение губ, обозначавшее улыбку.

— Не теперь, позже. Предвкушение — самое великое наслаждение, моя дорогая малышка.

И я начала дрожать, как скаковая лошадь перед забегом, хотя и с некоторым страхом, ибо при мысли о любви во мне — я чувствовала — поднималось какое-то странное, неведомо откуда взявшееся возбуждение и в то же время необоримое отвращение к его бледной, грузной плоти, которая так напоминала охапки белых лилий в огромных стеклянных кувшинах, что наполняли мою спальню, похоронные лилии с их удушливой пыльцой, которая липнет к пальцам, словно вы опустили их в куркуму. Лилии, которые у меня всегда ассоциировались с ним, они были белые. И они пачкали вам руки.

Внезапно сцена из жизни сластолюбца оборвалась. Оказалось, у него есть какие-то дела; его имения, его компании — неужели даже сейчас, в медовый месяц? Даже сейчас, произнесли его красные губы, целовавшие меня, а затем он оставил меня одну в полном смятении чувств; прикосновение влажных, шелковых волосков его бороды и кончика его заостренного языка. Рассерженная, я завернулась в пеньюар из старинного кружева и села пить горячий шоколад, который служанка принесла мне на завтрак. После этого, следуя голосу моей второй натуры, мне ничего другого не оставалось, как пройти в музыкальную гостиную и сесть за рояль.

Но из-под моих пальцев вылетали одни лишь диссонансы: рояль был расстроен… совсем немного, но Бог наделил меня абсолютным слухом, и я не могла дальше играть. Морские ветры губительны для роялей; если я хочу продолжать свои музыкальные занятия, нам потребуется постоянный настройщик на дому! Немного разочарованная, я в ярости захлопнула крышку рояля; чем мне теперь заняться, как я буду проводить долгие часы у моря, пока мой муж не ляжет со мной в постель?

При мысли об этом я вздрогнула.

Библиотека его казалась источником присущего ему запаха юфтевой кожи. Бесконечные ряды книг в желтовато-коричневых переплетах из телячьей кожи с золотым тиснением на корешках, тома иноктаво в алом сафьяне. Кожаная софа с высокой спинкой, на которую можно откинуться. Пюпитр, сделанный в виде расправившего крылья орла, на котором лежал раскрытый том «La bas» Гюисманса[6]в необычайно изысканном издании; он был словно молитвенник, в медном переплете, украшенном камушками из цветного стекла. На полу — бухарские и исфаханские ковры, сочетания глубокого небесно-голубого и кроваво-алого; блестящие темные книжные шкафы; убаюкивающая мелодия моря и потрескивающих яблоневых дров в камине. Язычки пламени отражались на корешках книг, стоявших в застекленном шкафу, где хранились только совсем новые, не читанные тома. Элифас Леви[7]— это имя мне ни о чем не говорило. Я взглянула на несколько названий: «Инициация», «Ключ к тайнам», «Секрет ящика Пандоры», — и зевнула. Здесь не было ничего, что могло бы привлечь внимание семнадцатилетней девушки, ожидающей своего первого поцелуя. Больше всего мне подошел бы какой-нибудь бульварный романчик; мне хотелось свернуться калачиком на ковре перед жарким огнем камина, забыться с дешевым романом в руках и жевать клейкие шоколадные конфеты с ликером. Стоило лишь позвонить в колокольчик, и служанка принесла бы мне конфеты.

Однако я лениво распахнула дверцы книжного шкафа и стала рыться в его содержимом. И мне кажется, еще прежде, чем я открыла эту тонкую книжечку без названия, по какому-то покалыванию в пальцах я уже знала, что там внутри. Когда он гордо показывал мне только что купленную гравюру Ропса — разве не намекал он тем самым, что знает толк в этих вещах? И все-таки я не ожидала увидеть такое: щеки девушки, словно жемчужными бусинами, были усыпаны слезами, ее вульва, как разрезанная пополам фига, виднелась под огромными полушариями ягодиц, покрытых мурашками в ожидании удара занесенной плетки, а мужчина в черной маске свободной рукой держал свой половой член, изогнутый вверх, подобно ятагану, который он сжимал в другой руке. Картинка называлась «Порицание любопытства». Моя мать, с ее эксцентричным пристрастием к точности, рассказывала мне, чем именно занимаются любовники; я была невинна, но не наивна. Судя по надписи на форзаце, «Приключения Эулалии в гареме турецкого султана» были опубликованы в Амстердаме в 1748 году — коллекционная редкость. Может, кто-то из его предков собственноручно привез книгу из этого северного города? Или мой муж купил ее для себя в одной из тех пыльных лавчонок на Левом берегу, где старик-букинист с вызовом смотрит на вас через дюймовой толщины линзы очков, так что не у каждого хватит духу взглянуть на его товар… В предвкушении страха я перевернула несколько страниц; буквы были выцветшими. Вот еще одна гравюра: «Принесение в жертву султанских жен». Я была достаточно сведуща, чтобы от увиденного в этой книге у меня перехватило дыхание.