Читать книгу "История Энн Ширли. Книга вторая - Люси Мод Монтгомери"

Глава третья РАССТАВАНИЯ И ВСТРЕЧИ

Чарли Слоун, Джильберт Блайт и Энн Ширли уехали из Эвонли утром в понедельник. Энн надеялась, что в понедельник будет хорошая погода. На станцию ее собиралась отвезти Диана, и девушкам хотелось в последний раз проехаться под солнышком. Но вечером в воскресенье, когда Энн ложилась спать, за окном разыгрался восточный ветер, предсказывая непогоду. И действительно, проснувшись утром, Энн услышала стук капель по оконному стеклу, а поверхность пруда была испещрена расходящимися кругами. Холмы и море были скрыты завесой тумана, и мир казался беспросветно тусклым и мрачным.

Энн встала на рассвете: для того чтобы пересесть на паром, надо было успеть на ранний поезд. Она с трудом сдерживала поминутно наворачивающиеся на глаза слезы. Энн покидала дом, который был ей невыразимо дорог, и ей почему-то казалось, что она покидает его навсегда. Жизнь делала крутой поворот: приезжать на каникулы — это совсем не то, что жить в доме постоянно. Как она любит здесь все: и свою белую комнатку, в которой ей так хорошо мечталось, и старую Снежную Королеву за окном, и Ивовый омут, и Дриадин ключ, и Тропу Мечтаний — все те заветные уголки, с которыми были связаны воспоминания детства. Неужели она сможет быть счастлива где-нибудь еще?

В Грингейбле в тот день за завтраком царило уныние. Дэви — впервые в жизни — потерял аппетит и лил слезы над тарелкой овсянки. Другие тоже ели плохо, за исключением Доры, которая умяла все, что ей дали. Дора принадлежала к той счастливой категории людей, которых мало что волнует всерьез. Даже в возрасте восьми лет она редко теряла свое безмятежное спокойствие. Конечно, ей жаль было, что Энн уезжает, но от того, что она, Дора, не съест кашу и яичницу, ничего ведь не изменится. Так уж лучше съесть.

В назначенный час к воротам подкатила Диана в крытой коляске. На ней было теплое пальто, щеки разрумянились от ветра. Наступило время прощаться. Миссис Линд пришла на кухню, крепко обняла и поцеловала Энн и велела ей беречь здоровье. Марилла тюкнула Энн губами в щеку и выразила надежду, что их девочка сразу даст знать, как она устроилась. Глаза Мариллы были сухи, и постороннему наблюдателю, если бы он внимательно в них не заглянул, могло показаться, что Мариллу нисколько не огорчает отъезд Энн. Дора поцеловала Энн и выжала две приличествующие случаю слезинки. Но Дэви, который плакал на заднем крыльце с тех пор, как они встали из-за стола, вообще отказался прощаться с Энн. Когда он увидел, что она идет к нему, мальчик вскочил, взбежал по лестнице и спрятался в чулан для одежды. Как Энн его ни уговаривала, он так и не вышел. И когда она села в коляску и тронулась в путь, вслед ей неслись приглушенные рыдания Дэви.

Всю дорогу до станции Энн и Диану поливал дождь. На платформе их ждали Джильберт и Чарли, вдали уже слышался свисток приближающегося поезда. Энн едва успела достать билет и талон на багаж, поспешно попрощаться с Дианой и вскочить в вагон. Как бы ей хотелось вернуться с Дианой в Эвонли! Ей казалось, что в Кингспорте она умрет от тоски по дому. Хоть бы перестал лить этот дождь, как бы оплакивающий ушедшее лето и невозвратные радости. Даже присутствие Джильберта ее не утешало — ведь тут же торчал и Чарли Слоун, а его занудство можно было выносить только в хорошую погоду.

Однако когда паром отчалил из гавани Шарлоттауна, погода стала улучшаться. Дождь прекратился, в разрывах между тучами проглянуло солнце, заливая бронзовым светом серые волны и позолотив дымку, закрывавшую берег острова. Было похоже на то, что день в конце концов разгуляется. Кроме того, у Чарли началась морская болезнь, и он сбежал с палубы, избавив Энн и Джильберта от своего общества.

«Какое счастье, что все Слоуны страдают морской болезнью, — подумала Энн без малейшего сочувствия к Чарли. — Я просто не смогла бы бросить прощальный взгляд на мой родной остров, если бы рядом стоял Чарли, изображая тоску на своей физиономии».

— Ну, поехали, — безо всякой сентиментальности бросил Джильберт.

— У меня чувство, как у байроновского Чайльд Гарольда, хотя берег, от которого мы удаляемся, и не «брег родной страны». На самом-то деле моя родина — Новая Шотландия. Но ведь настоящая родина там, где ты все полюбил и тебя полюбили, — для меня это остров Принца Эдуарда. Даже не верится, что я не прожила здесь всю свою жизнь. Одиннадцать лет до моего приезда сюда кажутся мне сейчас страшным сном. Прошло уже семь лет с тех пор, как миссис Спенсер привезла меня из Хоуптауна — и мы с ней плыли на этом самом пароме. С каким восторгом и любопытством я осмотрела тогда весь паром. Была хорошая погода, и глинистый берег острова светился в лучах солнца густым красным цветом. А теперь я плыву через пролив в обратном направлении. Ох, Джильберт, хочется верить, что мне понравится Кингспорт и университет, но сейчас почему-то кажется, что мне там будет плохо.

— Ну как же, Энн, куда девалось твое философское отношение к жизни?

— Его затопила волна одиночества и тоски по дому. Три года я мечтала поехать учиться в Редмондский университет, а теперь, когда я туда еду, мне больше всего хочется вернуться домой. Но ты не обращай на меня внимания. Все это пройдет. Мне просто надо выплакаться, и я опять повеселею и вспомню свои честолюбивые планы. Но сейчас я плакать не буду. Вот доберусь до своего пансиона, залезу в постель и тогда дам волю слезам. А потом опять стану сама собой. Интересно, вышел Дэви из чулана или все еще рыдает там?

Поезд пришел в Кингспорт в девять часов вечера. Оказавшись на залитом белым светом фонарей и переполненном людьми вокзале, Энн растерялась, но через минуту к ней подбежала Присцилла Грант, которая приехала в Кингспорт еще в субботу.

— Ну как ты, Энн? Наверное, жутко устала? Я в субботу прямо падала с ног, когда вышла из поезда.

— Ох, Присцилла, не просто устала, а извелась от тоски, чувствую себя страшной провинциалкой и такой же беспомощной, как когда мне было десять лет. Пожалуйста, отвези свою бедную раскисшую подругу куда-нибудь, где она сможет опомниться.

— Снаружи нас ждет машина, и мы сейчас поедем прямо в пансион.

— Какое счастье, что ты меня встретила, Присцилла! Если бы не ты, я, наверное, села бы на чемодан и залилась слезами. Как это утешительно — увидеть в толпе чужих людей знакомое лицо!

— А там как будто стоит Джильберт Блайт, да, Энн? Как он вырос за этот год! Когда я учительствовала в Кармоди, он был еще совсем мальчиком. А рядом с ним, конечно, Чарли Слоун. Вот он нисколько не изменился. Он и родился таким же, и так же будет выглядеть в восемьдесят лет. Пошли, Энн. Через двадцать минут мы будем дома.

— Дома! — простонала Энн. — Ты хочешь сказать, что мы будем в каком-нибудь кошмарном пансионе, в ужасной комнатенке с окнами на задний двор?

— Да нет, Энн, пансион вовсе не такой уж кошмарный. А вот наше такси. Залезай, твои чемоданы шофер уложит в багажник. Да, про пансион. Он не так уж плох — завтра утром ты сама это признаешь, когда хорошенько выспишься и повеселеешь. Он помещается в большом старом доме из серого камня на Сент-Джон-стрит, и от него до университета десять минут ходьбы. Когда-то в этом доме жила богатая семья, но Сент-Джон-стрит перестала быть фешенебельным районом, и домам на ней остается только вспоминать о лучших временах. Они такие большие, что хозяевам приходится сдавать меблированные комнаты хотя бы для того, чтобы их заполнить. По крайней мере, наши хозяйки стараются нас уверить, что сдают комнаты исключительно по этой причине. Они прелестные — я имею в виду наших хозяек.