Читать книгу "Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова"

Лизе казалось, что она разгадала замысел Крестена и его покровителей. Собравшись с духом, она как можно спокойнее, принялась пересказывать ему все, что уже не единожды докладывала сначала своему непосредственному шефу, потом его шефу, потом шефу шефа. К ее удивлению, Крестен слушал внимательно, ни разу не перебив.

Принесли шампанское — типичный способ сбить ее с мысли. Но Крестен не обратил на это обстоятельство ровным счетом никакого внимания, чем вызвал недоумение. То ли он вовсе не собирался устраивать Лизе очередную проверку, то ли действовал методами, которые были ей неизвестны. При этом лейтенант почти неотрывно смотрел ей в лицо, и Лиза чувствовала себя неуютно под его проницательным взглядом. Впервые с тех пор, как она оказалась в Таллинне, Лиза вдруг почувствовала, что ее версия — неубедительна. И суть заключалась не в том, что факты, изложенные в ней, сомнительны — они-то как раз были проработаны должным образом. Но сама легенда как-то не «шла» ей, как бывает не идет женщине прекрасно сшитое платье из дорогого материала. Словно с чужого плеча. Она, Лиза Голицына, она не могла так поступать. Не могла — и все. По чести говоря, если уж «кроить» но ней — так Лиза сейчас должна находиться где-нибудь иод Ленинградом или под Москвой, перевязывать раненых красноармейцев в санбате или переводить на допросах какому-нибудь советскому командиру. Вся ее разведывательная деятельность — сплошная фальшь. Никогда Лиза не ощущала этого столь явственно, как теперь, под взглядом малознакомого ей немецкого офицера, сидящего напротив. И он тоже все понимал — в том не было сомнений. Он ей не верил. Еще немного — и он разоблачит ее. Испугавшись, Лиза прервала рассказ.

— Поймите, лейтенант, — произнесла она, теребя руками салфетку, — все, что я пережила, живо во мне. И мне трудно вспоминать, тем более, вслух.

— Я понимаю, — кивнул он, — тогда предлагаю выпить за знакомство. — Его губы растянулись в улыбке, она очень не понравилась Лизе: показалась, какой-то неестественной, натянутой. Причину того Лиза пока не разгадала — не знала. Даже думать боялась. Но может быть, ему вообще было не свойственно улыбаться по душевному складу. Лиза слышала, что такое бывает.

— А вы откуда, из Берлина? — пригубив вино, чтобы скрыть смущение, Лиза поспешила перейти в наступление. Она старалась говорить весело, даже беспечно, но получалось плохо — сама слышала.

— Почему обязательно из Берлина, — он пожал плечами. — Если немец, то из Берлина? Вовсе нет. Я родом из Гамбурга, слышали о таком городе? Это очень большой порт. Я там родился, провел все детство. Мой отец офицер, он был тяжело ранен на Первой мировой войне, под Амьеном. Вскоре после войны умер. Мать заболела чахоткой и тоже умерла, — Крестен сделал паузу. Лизе показалось, что при упоминании о матери лицо его помрачнело. — Меня воспитывала ее сестра, баронесса фон Крайслер, и я очень признателен ей за доброту, — он снова слабо, как-то натянуто улыбнулся. — Закончил военную академию. Теперь — на фронте. Недавно был ранен, под Киевом. Из госпиталя выписался досрочно, вернулся в свою дивизию. Вот получил награду, — добавил он иронично и указал на Железный крест на кителе. — Холост, своей семьи не имею, — последнее замечание он произнес с усмешкой. — Вас что-то еще интересует, фрейлян?

— Нет, — смутившись, Лиза потупилась. — А ваш денщик? — вдруг вспомнила она, желая только одного, — поскорее задать вопрос, чтобы Рудольф отвлекся и не смотрел на нее, читая в сокровенной глубине сердца. — Он раньше служил у фон Крайслеров, а теперь с вами?

— Нет, — Руди качнул головой, — он всего лишь солдат. Но очень слабый солдат, в физическом смысле. Ему доставалось во взводе и от командира, и от сослуживцев. Я взял его к себе, чтобы было легче. Он весьма усерден, умеет быть благодарным.

Они просидели в ресторане допоздна. Посетители постепенно разошлись. Подошел официант, с угодливым поклоном напомнил:

— Господин лейтенант, мы закрываемся.

— Что? — Руди обернулся. И вдруг без слов положил на стол сначала пистолет, а потом… денежную купюру, сверху. Не перепутал, все сделал так, как и хотел, заранее зная, какое произведет впечатление.

— О, господин лейтенант, — пролепетал официант, побледнев, — вы можете оставаться, сколько пожелаете, — и поспешно ретировался, даже не взяв чаевых.

— Вы говорили, Лиза, что были пианисткой, — Крестен кивнул на стоявший на сцене рояль.

— Да, — подтвердила она, — я училась в консерватории. Закончить не успела.

— А вы знаете немецкую музыку?

— Конечно.

— Тогда сыграйте мне, — попросил он.

— Но я давно не репетировала, — попыталась возразить она. — Наверное, многое забыла…

— Вы не забыли, — уверенно сказал он. — Сыграйте, Лиза. Завтра утром мы уезжаем на фронт. Я буду вспоминать этот вечер.

— На фронт? — она вскинула глаза. — Как? Так быстро?

— Да, время стремительно, фрейлян. Не надо тратить его на то, чтобы ссориться с гестапо, — он понизил голос. — Ведь вы не предали своего шефа, как я понял. А как же вы предали Родину?

Лизу точно обухом ударило. Она сдернула руки со стола, даже не успев сообразить, что выдает этим себя. Да. Он догадался обо всем, не зря она его боялась. Первое впечатление, как часто бывает, оказалось правдиво. Он словно читал в ее душе, понимал ее такой, какой она была, а не той, какой желала казаться. И не на секунду не заблуждался с самого начала.

— Я не могу играть, — ответила она резко и встала из-за стола. Рудольф взял ее за руку и усадил снова. — Не волнуйтесь, фрейлян, — проговорил он так же тихо, — я не провокатор, просто я понимаю немного больше, чем ваши шефы. И не веду игры, которую ведут они. Меня уже завтра утром не будет здесь. Но будьте острожны, фрейлян Лиза, вас заманят в ловушку, вы даже не заметите как. Вы ввязались явно не в свое дело. Вы слишком тонки и чисты. Разве еще не поняли, когда вас сдали в гестапо? Дальше они будут действовать еще более жестко…

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — возмутилась Лиза и объявила: — я ухожу. Простите меня, лейтенант, но я очень устала, а меня завтра рано вызывает шеф. Прошу меня не провожать, я дойду сама, здесь близко.

— Воля ваша. Настаивать не смею. — Руди Крестен равнодушно пожал плечами. — На всякий случай: наш эшелон отправляется завтра в 14.00, — сообщил он, словно рассуждая сам с собой. На Москву.

Последняя фраза прозвучала как-то особенно жестко и хлестко. Услышав ее, Лиза остановилась и пошатнулась. Ей стоило огромных усилий, чтобы не обернуться и не выдать себя еще больше. Но совладав с волнением, она ушла. Крестен больше ничего не сказал и следом не вышел.

Всю ночь Лиза не сомкнула глаз, ожидая ареста. Но за ней не пришли. «Неужели он все-таки не донес? — мучилась она в догадках. — Но почему? Почему? Может быть, ему нравится, загнав мышь в ловушку, наблюдать, как она отчаянно пытается освободиться? Конечно, в нем есть странности. Но внешне — вполне нормальный человек. А нормальный человек, тем более немец, эсэсовский офицер, обнаружив врага, должен донести в гестапо. Он давал присягу — он обязан поступить таким образом. Почему же он донес?» Чем больше Лиза размышляла об этом, тем больше Руди Крестен казался ей чрезвычайно опасным человеком. Куда опаснее, чем все, кого она встречала прежде, даже в гестапо. Ведь он руководствовался не фактами, а какими-то только одному ему понятными принципами. Кто он? Коллекционер душ? «Хорошо, что он уезжает», — подумала Лиза с явным облегчением. Она бы не хотела, чтобы он задержался в Таллинне еще хотя бы на день. Даже на час.