Читать книгу "Эльфийский корабль - Джеймс Блэйлок"

Бэстейбл видел, что Джонатан в смятении, и он знал, что в этом случае лучше всего оставить его одного и дать ему спокойно поразмыслить.

– Ладно, – сказал он. – Я вовсе не обязан в одиночку принимать решения за человека, который должен что-то сделать. Я думаю, ты с этим согласишься.

Джонатан что-то пробурчал в ответ и потыкал указательным пальцем в сыр, делая в его поверхности маленькие дырки, пока тот не стал похожим на крошечную луну, которую сняли с такого же крошечного неба, – правильнее сказать, на половинку луны, поскольку вторая половина была съедена Гилроем Бэстейблом. Когда Гилрой увидел, что Джонатан истыкал пальцем весь сыр, ему уже не хотелось запихивать себе в рот и эту вторую половинку.

– Послушай, – сказал Гилрой, – ты испортил сыр.

– Что? Я? – проговорил Джонатан, погруженный в свои мысли. – О да. Полагаю, я его испортил. Истыкал его весь и продырявил, да? – Он взял истыканный желтый кусок, оторвал от него большую часть и кинул в сторону Ахава, который, казалось, мог учуять близость сыра даже несмотря на то, что крепко спал. Сейчас ему снился сон про клад, который он нашел, и там были говяжьи кости и мороженое – две великие страсти в жизни собак. Каким-то образом кусок сыра оказался во сне и приобрел там вид мороженого. Все еще не до конца проснувшись, Ахав поднял его, пожевал секунду, после чего, ощутив, что сыр ни по вкусу, ни по консистенции с мороженым ничего общего не имеет, внезапно испугался, что его отравили, и проснулся окончательно. Очень неприятно ошибаться, когда полагаешь, что вместо одной еды и питья ешь и пьешь совсем другое.

Однако, едва пробудившись, Ахав забыл о своем сне, и поскольку он все-таки был собакой сыровара, то ему не составило труда определить, что же такое он поедает. Он с аппетитом проглотил кусок, а в это время хозяин и Гилрой Бэстейбл неторопливо двинулись к дверям. И тогда Ахав подумал, что это отличная идея – стащить остатки испорченного сыра, лежащего на доске.

Погода ничуть не улучшилась – порывистый ветер продолжал дуть с прежней силой в сторону центральной части долины, расположенной между горами. Лес темной полоской выделялся на фоне неистово бушующего неба. Во внезапно возникшую в облаках брешь выглянул луч лунного света. И тут же озарил долину и темный лес, словно по волшебству, отбросив на склоны холмов колышущиеся тени. Валуны, кусты и заросли малины, выглядевшие при дневном свете такими знакомыми и приветливыми, сейчас, искаженные причудливым светом луны, казались страшными и угрожающими ночными призраками. Джонатан порадовался, что это Гилрой Бэстейбл, а не он должен проделать утомительный путь в такое время. Но, по крайней мере, перестал идти дождь. Если ветер будет дуть и дальше, к утру он сгонит к океану последние облака и рассвет будет ясным и чистым в лучах холодного осеннего солнца.

Мэр заверил Джонатана в том, что разговор о путешествии по реке будет перенесен на утро. Следующий день был рыночным, и они договорились встретиться в Ратуше, чтобы обсудить случившееся в Ивовом Лесу и решить судьбу предстоящих праздников.

Вернувшись к своему креслу перед очагом, Джонатан опять попытался взяться за “Повесть о Лесе Гоблинов”. Он сделал вид, что вопрос о путешествии к побережью исчерпан и что это легко подтверждается той беззаботностью, с которой он принялся за чтение. Однако он просто смотрел на буквы и через одну-две страницы вдруг осознал, что совершенно не понял прочитанного.

– Смельчак же, однако, – пробормотал он, и Ахав, возлежавший на другом кресле, естественно, решил, что речь идет о нем, и слегка испугался, что Джонатан начнет ругать его за исчезнувший сыр.

“Значит, смельчак? Что ж, несомненно, – подумал Джонатан. – Ведь это я – господин Сыровар, и это у меня есть чудесный маленький плот, и, значит, именно я больше всего во всей деревне гожусь для того, чтобы совершить подобное путешествие. Однако же недели путешествия по пустынной реке…”

Этот план, довольно трудновыполнимый для Сыровара, лучше всего было обдумать при свете дня. Джонатан знал по опыту, что ночью многие вещи выглядят мрачнее и туманнее, чем они есть на самом деле.

Наконец настало время ложиться спать, и Джонатан погасил фонарь, запер дверь на засов и забрался под одеяло. Ахав предпочел провести ночь на своей подстилке, недалеко от тлеющих угольков, и, едва устроившись, тотчас же погрузился в свои сны.

Глава 2
Месяц, подходящий для путешествий

Ахав проснулся первым, поскольку огонь в камине уже потух, а утро было на редкость холодным. Джонатан лежал в своей кровати, накрытый одеялами, поверх которых он положил еще пуховое покрывало – оно было таким огромным, что укрывало Джонатана с макушкой и спускалось до самого пола. На ночь он обычно надевал ночной колпак и полосатую пижаму, и поэтому у него в кровати было так же жарко, как в печи гномов во время выпечки медовых пряников. Ахав прыгнул на кровать и начал рыться в одеялах, делая вид, что занимается поисками какого-то важного предмета, который он здесь якобы потерял. Разбуженный от прикосновения чего-то холодного, Джонатан вскрикнул и переполз к краю кровати, предоставляя Ахаву возможность занять противоположный.

Но из– за громкого тиканья карманных часов, которые лежали рядом на столе, ему никак не удавалось опять заснуть. И чем упорнее Джонатан пытался игнорировать этот звук, тем более громким он казался. Кроме того, пятка, вместо того чтобы довольствоваться теплом и уютом, вдруг начала чесаться; и она не просто хотела, чтобы ее почесали, но и требовала, чтобы ее вытащили из-под одеяла и хорошенько размяли. Но Джонатану было слишком тепло и уютно, чтобы обращать внимание на подобные глупости. Когда ему удалось наконец не обращать внимания на тиканье и зуд в пятке, Ахав вдруг начал громко храпеть, словно был не псом, а медведем гризли, и сучить лапами. Ему снился очень захватывающий сон, в котором он преследовал лодку с сидящим в ней странным маленьким человечком в высоком цилиндре, мчась за ней вдоль берега реки.

В ярости – не в дикой, а в тихой утренней ярости – Джонатан выскочил из постели. Кроме того, на колокольне пробило семь раз, и если он хотел успеть в Ратушу к половине девятого, то ему пора было вставать.

Первое, что он делал каждое утро, – это ставил на плиту кофе. Он молол пригоршню темных, маслянистых кофейных зерен с таким расчетом, чтобы полученный порошок занял треть чашки, бросал его в фарфоровый кофейник и на три четверти наполнял водой. Затем ставил рядом кастрюлю воды для овсяной каши и нарезал ломтиками пшеничный хлеб для тостов. Вскоре вода в кофейнике начинала булькать, и точно в тот момент, когда она закипала, Джонатан снимал кофейник с плиты и давал кофе завариться. Густой кофейный аромат наполнял кухню, и Джонатан принимался за чашку кофе. В эти минуты для него не существовало больше ничего.

Когда он и на этот раз с удовольствием принялся за тосты с персиковым джемом, овсяную кашу и кофе с сахаром, на кухню протопал Ахав. Еще сонный, он как следует потянулся и встал у стола, во все глаза глядя на ломтик намазанного маслом тоста. Джонатан отломил кусочек, намазал на него тонким слоем джем и бросил его Ахаву, который тут же нашел, что тост и в самом деле хорош. Затем они с удовольствием расправились еще с одним тостом.