Читать книгу "Принц вечности - Михаил Ахманов"

Йамейнский корабль попробовал спорить с судьбой - паруса не спустил, а по-прежнему прижимался к берегу, будто угрюмые серые скалы могли внезапно расступиться и скрыть его от преследователя. Маневр этот был опасен; от корабля до скал оставалось три сотни локтей, а у подножий их вода кипела как в бурлящем котле.

– Подарка прос-ссят, клянусь Чак Мооль! - просвистел Пакити. - Отосс-слать, мой господин?

– Отошли. Даже два! В воду и в скалы.

Приставив ладонь к наголовной повязке с трепещущими белыми перьями, Дженнак следил за дымным следом снарядов. Один из них упал в волны перед йамейнским кораблем, взметнув столб сизо-стальной бешено вращавшейся воды; второй с грохотом ударился в утес, раскололся, выхлестнул языки багрового огня. Эти громовые шары были врывчатым порошком, и трех-четырех попаданий хватило бы, чтоб отправить парусник на дно, к многорукому демону Паннар-Са, столь почитаемому в Йамейне, на Кайбе, Гайяде и прочих островах Морского Содружества.

Похоже, кейтабский тидам это понял; серые полотнища на мачтах поползли вниз, бушприт, обитый бронзой, повернул в море, в сторону "Хасса". Пакити тоже распорядился умерить ход, и теперь корабли сближались под треугольными парусами, растянутыми между передней мачтой и носовым тараном.

– Сс-сбить им балансс-сир? - спросил Пакити, потирая свой красноватый расплющенный нос. Глазки его сощурились, верхняя губа приподнялась, обнажая щель на месте выбитых зубов, и походил он сейчас на подслеповатую черепаху. Но то было обманчивое впечатление; хоть Пакити и потерял резцы, да сохранил клыки.

– Балансир не трогай, - произнес Дженнак, - им еще обратно плыть - туда, где товар брали. А вот метатели пусть сбросят за борт. Передай!

Снова загрохотал барабан, и на паруснике нехотя зашевелились. С расстояния пятисот локтей, что составляло половину полета стрелы, Дженнак уже различал отдельных мореходов - полуголых "чаек", работавших с парусами, рулевых, замерших у кормила, и приземистого шкипера на кормовой надстройке, кутавшегося в шерстяной плащ. Разглядел он и с полсотни вооруженных молодцов, чему не приходилось удивляться: у кейтабцев были весьма своеобразные понятия о торговле и о том, когда платить за товар монетами, а когда - стрелой либо ударом ножа.

Грохнул еще один выстрел, взвихрился водяной столб, и метатели с плеском рухнули за борт - островитяне, видно, поняли, что шутить с ними не собираются. Их тидам уже знал, с кем имеет дело, так как его зрительная труба нацелилась прямиком на среднюю мачту "Хасса", на знак с алым соколом; он, разумеется, пересчитал и белые перья в уборе Великого Сахема, и число людей на борту, и количество громовых метателей. А, пересчитав, начал, как человек трезвого ума, прикидывать убытки либо готовиться к трудной дороге в Чак Мооль. Как ведомо всем, люди достойные уходят в Великую Пустоту тропою из радужных лучей, а грешникам предстоит брести по раскаленным углям и пробираться зловонными болотами, где стерегут их кайманы, гигантские змеи и прочие чудища. И лишь Коатль, владыка мертвых, ведает, кому отмерен какой путь! Дженнак полагал, что торгующих людьми бог заставит помучиться преизрядно.

Высокий борт "Хасса" навис над палубой кейтабского корабля, затем раздался протяжный скрежет трущегося по обшивке балансира. Воины зацепили парусник крючьями, перебросили сходни; теперь оба судна, поимщик и пойманный, раскачивались в такт на невысоких морских волнах. Лица кейтабцев, крепивших сходни на своей стороне, были угрюмы - в их экипажах все мореходы являлись торговыми партнерами и всяк понимал, что грядущая сделка прибылей не сулит.

Кивнув телохранителям, Дженнак неторопливо спустился вниз, легко прошел по сходням и спрыгнул на палубу йамейнца. Островитяне послушно расступились перед ним, освобождая путь; грозные орудия "Хасса" были нацелены на кейтабцев, а двузубые копья и арбалеты в в руках солдат являлись столь же веским аргументом. Ирасса, Хрирд и Уртшига шагали за своим владыкой не притрагиваясь к оружию, но бросая по сторонам грозные взгляды. Они были на локоть выше любого из кейтабцев и шествовали среди них будто три драчливых гуся, попавших в утиную стаю.

Кормчий островитян поджидал Дженнака в позе покорности - голова склонена, руки разведены в стороны, колени полусогнуты. Но был он, как выяснилось, не один: за спиной его стояли два атлийца в богатых одеждах, и они, не в пример провинившемуся мореходу, не собирались просить о снисхождении. Старшему из них было лет сорок пять, и выглядел он вождем - похоже, не из последних, так как волосы его, связанные на затылке в тяжелый пучок, украшали пять серых пушистых перьев. Младший показался Дженнаку ровестником Ирассы; нефритовый топорик за его поясом свидетельствовал, что он носит чин накома. Разумеется, и вождь, и военачальник не были людьми светлой крови, но от широкоскулых лупоглазых кейтабцев отличались как ястреб от совы. Жилистые, крючконосые, с тонкими губами и непроницаемым взглядом узких глаз, они как будто не испытывали почтения к светлорожденному, уподобляясь в том варварам с Перешейка и разбойничьим кланам из северных лесов. Но дикарями их считать не стоило; их Очаг был воистину Великим, а сами атлийцы, народ угрюмый, воинственный и надменный, отличались редкой предприимчивостью и были извечными соперниками Одиссара. Правда, океанских судов они пока что не строили, а предпочитали нанимать островитян, знающих путь через Бескрайние Воды.

– Пощады, светлорожденный! - предводитель кейтабцев склонился, стукнувшись о палубу лбом. - Мое имя О'Тига, тидам с Йамейна… Пощады! Во имя Шестерых!

Упоминание Шестерых Кино Раа было общепринятым приветствием, и ответ - разумеется, дружелюбный - гласил: да пребудет с тобой их милость. Существовали, однако, варианты, и Дженнак выбрал тот, который больше подходил к случаю:

– Да свершится их воля!

Сие означало, что прощения и милости не будет - и, догадавшись об этом, О'Тига опять стукнулся лбом о твердые доски, атлийцы же мрачно переглянулись. Дженнак повелительно кивнул старшему, и тот нехотя пробормотал по-кейтабски:

– Ах-Кутум, вождь и носитель опахала владыки Ах-Ширата… Кажется, мой светлый господин, Уделы наши сейчас не воюют?

Не глядя на него - как и на второго атлийца, не пожелавшего представиться - Дженнак обратился к О'Тиге.

– Что ты делаешь в этих водах, тидам? Йамейн - жаркий остров, а здесь прохладно… слишком прохладно для кейтабцев, привыкших к теплым морям!

– Но эти моря не запретны, - шепнул О'Тига, сложив ладони перед грудью и принимая позу почтения. Кажется, он был обучен киншу и хорошо владел языком жестов, знаков и поз, распространенным во всех землях Эйпонны.

– Моря не запретны, - согласился Дженнак, - запретен товар, который везет твое судно. Может, покажешь его? Может, я ошибаюсь, и в трюме твоем камни с норелгских гор да лед с их вершин? Если так, я выплачу тридцать тысяч серебряных чейни, одиссарских либо атлийских, каких пожелаешь! Или атлийские у тебя уже есть?

Монеты обоих Уделов были одинакового достоинства, формы и веса, но одиссарская - сплошная, атлийская же - с дырочкой посередине. Кормчий, несомненно, намек на атлийские чейни понял и потемнел, как випата, залегшая в черной болотной грязи. Старший из атлийцев раскрыл было рот, но Дженнак скользнул по нему строгим взглядом, и тот не решился заговорить.