Читать книгу "Дилемма Джексона - Айрис Мердок"

Сейчас, глядя на себя в зеркало, Бенет испытывал привычное недоумение: он до сих пор казался на удивление молодым. И, как всегда, когда он неожиданно ловил свое отражение, у него оказался открыт рот. Неужели он постоянно ходит с открытым ртом? Роста Бенет был среднего, приблизительно такого же, как дядюшка Тим, но ниже Пэта. Фигура стройная и гибкая. Всегда аккуратно одет, даже когда возится в саду. Волосы у него густые и взъерошенные, каштановые с рыжим оттенком, ниспадающие на уши, без малейших признаков седины. Лицо широкое, спокойное, высокий ясный лоб, темно-синие глаза, прямой аккуратный нос, полные губы, часто растягивающиеся в улыбке, хотя их обладатель нередко теперь бывал грустен. С тех пор как Бенет оставил службу, на него навалились беды. Прежде всего смерть Тима, затем провал попытки вернуться к философии. К досадным недоразумениям можно было отнести и то, что он никогда не был влюблен. Впрочем, так ли это плохо? Но что делать дальше? Конечно же, заботы, связанные с девушками, были для него счастливой возможностью отвлечься.

Гостиная представляла собой просторную комнату со стеклянными дверьми, выходившими на большую лужайку. Здесь в приземистых деревянных книжных шкафах тоже стояли книги — самые разные: атласы, сборники кулинарных рецептов, путеводители по английским графствам, по Лондону, Франции, Италии, большие альбомы знаменитых художников, книги об играх, животных, деревьях, морях и океанах, о разных машинах, научные исследования и фолианты об ученых, поэзии, музыке. Из этих книг Бенет прочел лишь несколько. Бесчисленные труды по философии находились в смежном с гостиной кабинете.

Пол в гостиной был покрыт огромным темно-синим, почти черным, теперь уже сильно потертым ковром, испещренным мелким узором из деревьев, цветов, птиц и животных. Этот ковер дядюшка Тим привез из Индии, когда Бенет был совсем юным. Чудесный открытый камин был окружен искусно вырезанной викторианской решеткой красного дерева. На стенах висело множество картин, на некоторых были изображены предки квакеров с собаками, на более поздних акварелях — виды дома и речки Лип. Несколько индийских миниатюр, считавшихся очень ценными, тоже привез дядюшка Тим. Повсюду стояли старинные кресла с вышитыми подушками и (отнюдь не ценное) пианино дорогой, так мало прожившей на свете, обожаемой матушки Бенета Элеанор Мортон. Бенет вспоминал счастливые вечера своего детства, когда она играла, а все пели под ее аккомпанемент. Но вскоре мать забросила серьезную музыку. Тим, Пэт и, надо признаться, сам Бенет предпочитали «Светлокудрую Джени» и «Дорогу в Мандалай» (песню, которая всегда вызывала слезы у Тима).

Бенет окинул взглядом комнату, переставил на каминной полке нэцкэ, когда-то подаренные ему Оуэном Силбери, и проследовал в кабинет. Кабинет открывался на террасу, тоже выходившую на необозримую лужайку, по которой тут и там были разбросаны высокие и густые деревья, посаженные прадедом Бенета и другими представителями их рода еще в доквакерские времена. В отдалении виднелась небольшая рощица тонких берез, а за ней — темный лес огромных секвой. Где-то там, за фонтаном и розарием, Бенет мечтал возвести небольшое сооружение в стиле античной Греции с колоннадой, в котором, как просили девушки, когда-нибудь можно будет устроить бассейн с подогревом, чтобы плавать круглый год! Выходит, они уговорили-таки его соорудить бассейн? Улыбнувшись, Бенет распахнул окно, которое Сильвия имела обыкновение закрывать, и впустил в дом волну густого теплого воздуха, напоенного ароматами цветов и скошенной травы, а вместе с ним и чириканье воробьев, и пение дроздов, жаворонков, зябликов, малиновок, воркование голубей и отдаленный голос кукушки. На один чудесный миг в его голове мелькнула мысль: «Какой же я счастливый!» Но он тут же вернулся к хлопотам, связанным с приемом гостей и завтрашней свадьбой.

Собравшись покинуть кабинет, Бенет взглянул на то, что написал раньше в тот же день — не напечатал на машинке или компьютере, технику подобного рода он презирал, — а написал чернилами от руки на стандартных листах писчей бумаги. Это была его рукопись о Хайдеггере[7]. Когда-нибудь он надеялся закончить или по крайней мере попытаться закончить эту книгу. Однако выяснилось, что планировать работу затруднительно, впрочем, как и прийти к выводу, что же он на самом деле думает об этом необъятном и неопределенном предмете. Бенет сделал невероятное множество заметок с вопросительными знаками на полях. В сущности, его будущая книга и существовала пока в виде этих заметок, разрозненных и неосмысленных. В какой-то момент он осудил себя, поняв, что подпал под обаяние опасного аспекта хайдеггеровской мысли, который не был чужд и ему самому, однако казался столь глубоко погребенным в его собственной душе, что Бенет не мог ни тщательно исследовать, ни хотя бы изгнать его. Конечно же, он восхищался книгой Хайдеггера «Sein und Zeit»[8], ему нравился (быть может, в том-то все и дело) привлекательный образ Человека как Пастыря Бытия. Но к позднему Хайдеггеру он питал отвращение из-за мерзости приятия им Гитлера, из-за ложного толкования досократовских греческих философов, предательства по отношению к им же ранее созданному религиозному образу человека, открывающего дверь в Бытие, и еще из-за перехода философа к картине Бытия как безжалостной, жестокой судьбы, из-за присвоения им бедного, ни в чем не повинного Гёльдерлина, из-за отказа от понятий истины, добра, свободы, любви, личности — всего того, что философ призван объяснять и защищать.

Или эпоха философов действительно проходит, как говорил, подтрунивая над сыном, Пэт? Теперь Бенет жалел, что так мало беседовал с дядюшкой Тимом о религии индусов. Насколько близко подобрался Тим к их богам, с которыми сам Бенет был знаком лишь по Киплингу да беспорядочным рассказам дяди? Не слишком ли поздно Бенету изучать индуистские священные книги, не слишком ли поздно он вообще все это затеял? На столе Тима, который теперь был столом Бенета, стоял большой бронзовый Шива, танцующий в огненном кольце, бог, вечно разрушающий Вселенную и воссоздающий ее вновь. «Ах, если бы я начал все это раньше, — подумал Бенет, — а не откладывал до выхода в отставку! И вообще мне следовало с самого начала заниматься философией, а не поступать на службу, как настаивал Пэт». Разумеется, Бенет никогда не верил в Бога, но в определенном смысле веровал в Христа и в Платона, в платонического Христа — икону добра. Пэт же не только не верил в Бога, в сущности, он ненавидел христианство. Элеанор молчаливо исповедовала христианство. Бенет припомнил, как интуитивно чувствовал ее веру. Конечно, тогда он не задумывался над подобными вещами. А теперь… Неужели Хайдеггер — величайший философ века? Но что же тогда повергает Бенета в мрачные раздумья, когда он обращается к этому выдающемуся мыслителю? Ему казалось, что под спудом философских размышлений он слышит звук, свидетельствующий о некоем более глубинном толчке воображения. Вероятно, то было его сокровенное желание высветить историю внутренней жизни Хайдеггера, природу его страданий: человек, который начинал с изучения богословия, который стал со временем последователем Гитлера, в кого он превратился потом?.. Угрызения совести? Не эта ли идея привлекала Бенета? Что сказал Хайдеггер Ханне Арендт[9], когда все было кончено? Что за боль он испытал? Что за боль испытали все те миллионы людей? Одна неохватная страдальческая жизнь? Был ли Хайдеггер и впрямь антихристом?